Джон Кинг - Человеческий панк

Улыбаюсь, вспоминая, как пять лет назад карабкался по сетке забора, в пластиковой маске Микки Мауса из-за камер слежения, в голубой униформе кочегара, чувствовал себя говнюком, но надо было разобраться с застарелыми проблемами и счетами. Менеджеры там обращались со мной как с дерьмом, пытались засрать мне жизнь. Мне повезло, у меня всё получилось, но много кто не смог убежать и никогда уже не восстал из пепла. Они говорили, что это просто бизнес, профессиональный вопрос, ничего личного, только это всё хуйня. Это было просчитанное решение. После того, как я устроил шабаш в Мейнорс, я больше никогда не думал ни о кампании, ни о том, что они сделали. Проблема была решена раз и навсегда. Раньше я пытался притворяться, что я забыл и забил, только ни фига я не забыл и не забил, и каждые пару лет всё всплывало вновь, словно я предал сам себя. Жизнь там, внутри, крутится у тебя в голове, всё, что было, от колыбели до могилы.

Я съезжаю на 15 Перекрёстке, возвращаюсь под магистраль и иду на дорогу на Суиндон, делаю пару поворотов; этот парень, Барри, живёт на окраине в тихом блоке домов, построенных двадцать лет тому назад. Тут поблизости есть древние каменные круги и резная Белая Лошадь, их возраст — тысячи лет, но шифер на крыше дома пора уже менять, и все дороги в трещинах. Замечаю паб, поворачиваю направо, отсчитываю 23 номер, паркуюсь и выхожу на дорожку. Он открывает дверь, когда я тянусь к звонку.

— Как, нормально меня нашёл?

Вхожу, он сажает меня в передней, идёт в кухню сделать чаю, женщина там шуршит пачкой печенья. На входной двери знак, что дом продан, и единственное, что есть в гостиной, кроме дивана, кресел и электрокамина — пластиковые коробки с виниловыми пластами. Я всегда волнуюсь в такие моменты, пацан, который потёр лампу и увидел джинна, приглашён в Пещеру Аладдииа, но ещё непонятно, что он там найдёт.

— Прошу, — говорит он, женщина закрывает за ним дверь, мягкое ворчание её голоса на заднем фоне, она говорит сама с собой или, что вероятнее, по телефону.

— Они пролежали под лестницей четыре года, но я хотел бы поскорее от них избавиться. Ты можешь забрать все за две сотни фунтов, как я уже говорил по телефону. Взгляни. Они в хорошем состоянии. Я всегда следил за своими записями. Выгодная покупка.

Пробегаю глазами по названиям, у него полно панка и 2 Тона, чуток старого ска и британского реггей, немного соула. Хорошая цена, слишком хорошая, даже если не считать синглов. Останавливаюсь на коробке, передо мной парад ярких конвертов. Большая часть уйдёт по четыре-пять фунтов за штуку, некоторые дороже. «Defiant Pose», сингл The Cortinas, будет стоить десятку, а вот «Rapist» Combatya, 84 год — ещё дороже. Вытаскиваю парочку сорокапяток из конвертов, проверяю винил на царапины, потом смотрю LP. Большая часть почти нулевая.

— Я живу в Нью-Йорке, эту квартиру сдавал, но арендаторы выехали, и я решил её продать. Мне казалось, что когда-нибудь я вернусь, но теперь уже вряд ли. Я тут убирал, хотел вроде забрать пластинки с собой, но они — часть моей молодости, я теперь мало слушаю музыку. Перевозка обойдётся в целое состояние, а мне больше нравятся компакты. С ними проще обращаться. Две сотни — честная цена. Что скажешь?

Ни фига не честная, и я говорю ему, он мог бы получить гораздо больше, если бы сел, составил список и дал рекламу в «Record Collector». Наверно, я балбес, что такое говорю, так бизнес не делают, но не сказать — тоже неправильно. Есть такие подонки, они ходят и ищут, где кто умер, платят гроши за дорогие по их информации вещи, наживаются на гордости тех, кто не хочет спорить из-за цены. Я лучше останусь честным.

— Знаешь, друг, не охота связываться, делать список, выяснять, сколько стоит каждая по отдельности, и переживать, вдруг где меня кинут. Тут работы на год, а мне улетать через неделю. Это твоя работа. Две сотни фунтов — и они твои. Тут ещё звонили, так что если ты не хочешь…

Я же не жалуюсь, просто хочу быть честным. Некоторые записи Oi! на виниле стоят бешеных денег, забавно, в своё время Ой-группы смешивали с грязью, а теперь коллекционеры отваливают за них бешеные бабки. Надо будет разузнать про некоторые альбомы, выяснить цены. Достаю конверт, открываю и отсчитываю двадцатки. Мы чокаемся кружками. Спрашиваю, как он оказался в Нью-Йорке.

— Я уехал за границу десять лет назад, когда потерял работу, сначала работал в баре на Майорке, потом нанялся на корабль до Флориды, отработал дорогу на Восточное Побережье, и приплыл в Нью-Йорк. Нашёл работу и, в конце концов, женился на местной девушке. Я владею половиной маленькой пиццерии, не какой-нибудь тебе говенный фастфуд. В прошлом году развёлся, но я гражданин США, так что смог там остаться. Там хорошая жизнь.

Говорю, что пару лет работал в баре в Гонконге. Там было классно, но я вернулся домой и остался.

— Я так не смогу, — говорит он, наклоняясь вперёд. — Я бы не смог тут жить после Нью-Йорка. Там можно зарабатывать нормальные деньги и твой уровень жизни будет выше. Нью-Йорк захватывает, настоящий рок-н-ролльный город. Эта страна вся бледная и усталая, её захватили гомики и яппи. Здесь всё мелко и мелочно. Так что — без вариантов.

Я перевожу разговор на пластинки, спрашиваю, как он собрал такую большую коллекцию, когда был молодой. Я не мог себе позволить купить и половины тех записей, которые хотел. Сейчас я покупаю больше новых записей, чем в свои пятнадцать-шестнадцать лет, а тогда музыка была моей жизнью. По нему не скажешь, что он из богатой семьи, с его-то юго-западным выговором, так что тут должна быть другая ситуация.

— У меня брат работал в музыкальном магазине в городе, так что я часто туда заходил и брал что-нибудь. Он даже специально заказывал записи и подделывал отчётность.

Он улыбается, вспоминая старые добрые времена, и это одна из тех счастливых пауз в жизни, когда лучше просто не бывает. Каждый мечтает иметь старшего брата или сестру, и чтобы кто-нибудь из них работал бы в музыкальном магазине. В то время денег всегда не хватало. Только когда я начал работать, я начал регулярно ходить слушать группы.

— Я был хорошо в такой теме, когда я был моложе, но сейчас мне всё равно. Я ходил на кучу групп. Видел «Клэш» в Бристоле и Миллуоле, в тот день в Миллуоле играли «Ровере» [36] Millwall Rovers — футбольный клуб Миллуола. , и миллуолская братва вдруг налетела и долго гоняла нас. Великое было время. Я вернулся и обалдел, неужели это та же самая страна? Куда-то делся запал. Смотришь по телеку на группу, и они или какие-то диско-танцоры, или пиздомордые придурки, одетые в стиле шестидесятых.

Его глаза подёрнуты поволокой, может, он жалеет, что уехал. В любом случае, он неправ. И сейчас хватает хорошей музыки, но настали тормозные, спокойные времена, и это отразилось на звуке. Сегодня мало кто пишет социально-направленные тексты. Правые выиграли политическую войну за Британию, и настала эпоха эйсид хаус. Вместо того чтобы писать о крупном бизнесе, войне, полиции, тюрьме, работе, насилии, расизме, образовании, здравоохранении, обеспечении жильём и всём таком прочем, все слова проходят через фильтр сосредоточенности на Е [37] Экстази. , любви и праве на танцы. Когда мы были детьми, было две стороны. Сейчас осталась одна. Творится всё то же самое, только теперь об этом не говорят. Другие времена, наверно.