Инго Нирман - Именно это

Расскажи Юлиус об их первой встрече, не обусловленной ничем, кроме давки в городском транспорте, интерес тут же пропал бы. Аксель не поверил бы в такое знакомство и его случайность, потому что до сих пор никто, кроме самой Лейлы, не скрывал, что познакомился с ней намеренно.

Не похоже, чтобы Акселя и Лейлу связывала тесная дружба или интимная близость. Под его хладнокровием, ежедневно укрепляемом приверженностью к привычным формам и удовлетворению потребностей, крылась полнейшая безжалостность. Благодаря этому Аксель мог манипулировать вещами и людьми, как хотел. Он не расходовал, а транжирил свои силы, со злорадным любопытством следя, насколько же их еще хватит.

Лейла неподвижно стояла в нескольких метрах от разыгрываемой сцены. Предоставляла место. Вычурно и скупо указывала на вычурно и скупо оформленные вещи.

Если о чем-то говорят так серьезно, значит, не принимают его всерьез. Как будто недостаточно просто бросить его недоделанным. Зачем еще тыкать в него пальцем?

Барахло у Лейлы скапливалось само: она не делала определенных покупок в определенных местах по определенным ценам. Что покупала, тут же раздаривала: хранить у себя что-то покупное казалось ей странным. Иногда получала что-то в подарок. Или брала то, что плохо лежит.

Такая жизнь обходилась недешево. Деньги она экономила на том, что стриглась сама или просила кого-то из друзей. Если посчитать, то экономия получалась в самый раз.

Может, Юлиусу стоит использовать Лейлу против Аксеъя? Слегка осадить ее, так сказать, поставить на место? Чью бы сторону он ни принял, это будет затяжная, ни к чему не ведущая борьба.

Аксель и Лейла ничего не говорили. Стояли, не решаясь сделать шаг, так как видели в Юлиусе лишь неизбежное отражение своих проекций: попробовгли и отступились. Что бы они сейчас ни сказали, все это отразилось бы в преувеличенном виде, любая слабость моментально вышла бы наружу. Акселю не нравился цвет стен, но лучшего он предложить не мог. Лейле не хотелось ставить музыку. И вообще делать что-либо, что могло заставить ее раскрыться, а значит, и стать темой для разговора.

Юлиус не знал, что теперь выйдет из этой встречи. В принципе он мог, конечно, переломить ход событий.

Но, произнеси он первое, оба тут же прицепились бы к нему, засыпали вопросами и ушли в сторону. Аксель уверился бы в том, что был прав, с самого начала отнесясь к Юлиусу скептически, а значит, может и дальше любить Лейлу, находя в ее поведении лишь сиюминутные поводы для недовольства, которые, впрочем, могли затянуться и надолго, даже на годы, продолжай они жить вместе.

Нет, слово явно было не за Юлиусом. Он тут больше всех был гость, а потому мог начать разговор, лишь задав какой-нибудь конкретный вопрос. Или попросить что-нибудь, завязав с Акселем, так сказать, разговор по делу.

— Я хотел бы узнать кое-что, о чем она не хочет мне говорить.

— Не хочет говорить?

— А потому, наверное, не будет возражать, если я узнаю это помимо нее.

Аксель, давно уже не обращавшийся к Лейле, пытался завязать контакт хотя бы с ним. Он ей припомнит, но не сейчас.

Жертва была самая подходящая: человек чужой, просто знакомый его тоже, в общем-то, не более чем знакомой. Возможно, Аксель чувствовал даже, что конфликт с ней больше подойдет ему в опосредованной, разбавленной форме. Неужели он и впрямь предпочитает шнапсу коктейли?

— Неужели стать твоим другом так трудно?

— Если захочешь пару клубничин на завтрак, малыш, тебе стоит только поднять пальчик.

Юлиусу вдруг захотелось провести время с Акселем. Может быть, потому, что Акселю не хотелось?

— Из-за тебя я уже с утра пью, — сказал Аксель, разбавляя вино виноградным соком в бесплодной попытке отвыкнуть пить. Заявил и умолк.

Доступное не интересовало его. Сквозь чью-то кожу он легко мог проникнуть — и пользовался этим, — сквозь чью-то — нет. Он мечтал научиться проникать в любого человека.

Чтобы за короткий срок прожить несколько жизней, нужно десять лет и много денег.

Нужно постоянно подбрасывать корм чудовищу, живущему у тебя внутри, чтобы оно с голодухи не надумало сожрать тебя самого.

Стараться не тревожить его лишний раз. Заклинать его тихо, в словах кратких и быстрых, наползающих одно на другое. Так, чтобы они утратили смысл, а их обещания сбывались.

Юлиус воспринимал Акселя, не проникая внутрь, а видя только кожу, как будто, кроме нее, ничего и не было. Сначала ощутил наготу его рук и лица, но не потому что видел и мог коснуться, а потому что Аксель сам ощущал их наготу.

Нет, голый тут не я. Левая рука блудит, правая пишет.

Был момент, когда он готов был наброситься на него всеми известными способами. Это была страсть, не вызывавшая боли, потому что только что зародилась.

Он резко ущипнул себя за руку. Вскрикнул, но коротко. Быстро опомнился и сжал губы. Боли в руке не было.

Не успев прийти, боль растаяла сновидением. Хотя он почувствовал ее: значит, страхов у него по крайней мере никаких нет. Выругался невнятно в адрес всего на свете, без конкретного повода. Встал, охваченный жаром. Шаги заплетались в ковре.

Он плотно завернулся в одеяло, как будто был наедине сам с собой. Ткань, запах, отдельные колкие волокна. Это ему тоже суждено испытать. Щеки распухли. Уши, казалось, ползли по затылку навстречу друг другу. Шорохи растворялись в запахах. Его единственная рука, сгоревшая на солнце, оканчивалась широкой ладонью, с пальцами толстыми, как корни. Эта рука была вполне способна ожить и выползти, чтобы крушить деревья и ломать железные балки.

Другая — лишь стиснутый кулак над пенисом.

Построив по тревоге свои самые ужасные воспоминания, он призвал их к оружию. Его одолевала какая-то невыносимо чуждая сила. Не вулкан, плюющийся лавой, а клубящаяся под потолком тьма склепа, душившая его.

Он непременно должен встать и начать действовать. Чем бы это ни кончилось. За это ему и надо теперь держаться, тратя последние остатки распадающейся воли. Бросив наконец искать вежливые отмазки.

Было ли ему плохо только лишь оттого, что он боялся дать другим проникнуть внутрь себя? Но эксперимент есть эксперимент, и он уже начался. Да у него и не было мыслей, которые ему хотелось бы скрыть из боязни разочаровать кого-то.

— Ну ты, конечно, об этом слышал.

Лейла и этим ничего не сказала, сыграв роль просто эха.

— Ты так и не поняла — я вообще ни о чем не в курсе. Не слышал. Не нюхал. И не пробовал.

Ему было тяжело выносить все это. И он пер вперед в отчаянной надежде, что этот путь приведет его к выходу. Ему было смешно, и он больше не скрывал этого. Рот растянулся до ушей.

Он знал, что самой большой ошибкой, идиотизмом сейчас было бы смягчать свой голос и жесты. Отнесясь ко всему легкомысленно, он ничего бы не выиграл, однако отвертеться все равно бы не удалось. Действовать приходилось в темпе чечетки.