Рон Батлин - Звук моего голоса

Бренди лучше всего — и проще всего. «Курвуазье». Название, которое следует провозглашать медленно, чтобы гласные томно скользили у тебя во рту. «Курвуазье», повторил ты про себя, как заклинание, как благословение.

Воскресенье: ты не только потерял ключ от шкафа с выпивкой, вспомнилось вдруг, замок пришлось взломать, ты порезался — и все ради послеобеденного средства, способствующего пищеварению, digestif, как его очаровательно называют французы, — для себя и для Мэри. После тебе потребовалась крепкая выпивка, в медицинском смысле. Стекло воткнулось глубоко. На самом деле ты до сих пор чувствовал себя не в лучшем состоянии. Что-то вроде запоздалого шока — тогда ты почти терял сознание, но не до конца. Скоро — после обеда — предстоит решить проблемы с докладом по поводу обертки, а ты еще не вернулся в состояние первого класса. Все еще не на сто процентов. Мгновенный тоник, только чтобы прочистить мозги. Бессмысленно пытаться сделать работу, будучи наполовину в заднице, наполовину во сне. И вот, как только Кэтрин вышла…

Что важно в выпивке — это знать, как использовать ее, а не как позволить ей использовать тебя. Один глоток зарядит и настроит систему; второй может оказаться губительным. Знать, когда выпить и когда остановиться, — в этом вся фишка.

— Немного вина к обеду?

— Только не мне, Моррис, спасибо, — ответил Лоустофт.

— Пиво? — предложил ты.

— Нет.

Он колебался. Ты посмотрел на него и улыбнулся. И продолжал улыбаться.

— О’кей, — сдался Лоустофт. — Тогда светлое, «лагер».

Ты расслабился и стал изучать меню. Руководители едят хорошо — никаких бисквитов в поле зрения. После тщательного раздумья ты заказал утку, потом шоколадный мусс. Когда принесли напитки, Лоустофт провозгласил:

— За наше здоровье!

— И за то, чтобы упаковать всю эту конференцию по упаковке сегодня после обеда, — добавил ты.

Пиво после бренди показалось жидковатым.

— Итак, — начал ты, поставив бокал, — что, собственно, означают эта оранжевая обертка и «тошнотворный шрифт»?

Да, пусть ты и выпиваешь время от времени, но никто никогда не скажет, что это отражается на твоей работе. Никогда. Ты хорош. Чертовски хорош. Один из самых молодых высших руководителей в отрасли. На коне. Всегда.

Лоустофт все еще говорил, а ты заметил, что твой бокал пуст. Еду не принесли, и ты чувствовал голод.

— Господи, а они не торопятся, верно? — заметил ты.

Лоустофт кивнул и был готов продолжить свою оберточную историю, но ты показал на бокал и жестом дал понять, что хочешь еще один. Он покачал головой.

Оберточная история продолжилась, по слову в минуту. Ты снова поймал взгляд официантки и перевел его на свой пустой бокал. Затем вернулся к Лоустофту с его словами-обертками.

Когда принесли напиток, ты сделал глоток, поставил бокал и, искусно прервав Лоустофта, выдал комментарий:

— Итак, еще одно повторение истории вареных бобов «Хайнц». Сменить обертку с оранжевой на голубую, и Боуэн полагает, что продажи вырастут на треть? Точно?

Отнюдь не плохое резюме беспорядочного анализа Лоустофта. На коне, более чем всегда.

— Более или менее, — ответил тот. — По словам Боуэна…

Боуэн. Евангелие от Боуэна. Прогрессивное продвижение товара, если только можно употреблять такие слова. И тем не менее он все еще пытается навязать тебе все эти «тошнотворные шрифты» и «негативное восприятие потребителем цвета „оранж“». Упорный.

— Наконец! — воскликнул ты, когда в конце концов принесли еду. — Как бы там ни было, единственный метод продажи пива — это довести человека до голодной покорности!

Лоустофт не ответил, и ты заказал себе еще одно пиво.

Встречи в «Мажестик» — всегда очень сухое дело, в любом смысле этого слова. Один, два или иногда даже целых три очень поджаренных часа. Сухих, как бисквит. Зал полный Бейтменов и Бойенсов, твердолобых, как их продукция. Ты, однако, довел до совершенства старую шутку насчет «бумаги остались в офисе». Классика. Чемпион всех времен и народов. Две минуты: оставленные бумаги рядом с бренди и стаканом — налитым и готовым на верхней полке. Спасательный круг. Половина привала в оазисе. Потом — снова пустынный отстой: меняющиеся графики, тренды и контр-тренды, щелчки шариковых ручек и пиканье калькуляторов.

После встречи Лоустофт шел с тобой по коридору, говоря, что не понимает, каким чудом ты достиг успеха. Несколько бокалов пива за обедом — и он бы въехал во все.

— Однако вам, — провозгласил он, — удалось переубедить всех нас. Совершенно блестяще. Его собственные слова. Блестяще.

Наконец снова в офисе. Сел, покрутился немного в кресле, затем встал и посмотрел в окно. Большие контейнеры с бисквитами: грузчики все еще грузят, фургоны все отъезжают, а небо остается таким же чистым, опрятным и океанически голубым.

Лоустофт прав: великая была встреча. Никаких сомнений. И все у тебя под контролем: факты, цифры и примеры. Доклад Бойена и предложения Бейтмана, убиты парой предложений. Парой смертельных приговоров. А теории о цвете и эмоциях, от Гете до НАСА, о которых ты вспомнил в последний момент, сам не зная, с чего вдруг!.. Уверенность, стиль, шутки, серьезность — сталкивание одного руководящего бисквита с другим, потом арбитражное решение — точно в нужный момент и выверенно нужным тоном. Как дирижер, который заранее знает звук, который ожидает услышать от каждого из своих музыкантов, ты точно знал, чего тебе нужно, — и ты получил это!

Теперь заслуженная награда. «Курвуазье». За успех. Потом ты налил «Курвуазье» за самого мсье Курвуазье — заслужил. Ты открыл им глаза, а он открыл глаза тебе, не совсем чтобы так, конечно, но требовалось еще чуть-чуть, еще один привал в оазисе. Немного вдохновения.

Так или иначе — ты выпил, теперь пусть выпьет и тот, за кого выпил ты. Потом еще одну на дорожку и — домой.

Итак, до свидания, Кэтрин и — на выход. Вдоль окон от пола до потолка, вниз на лифте, мимо растений в кадках и низких столиков. Стеклянные двери, выезд, главные ворота «Мажестик». По узкому переулку в сторону станции.

Потом ожидание на платформе с билетом и вечерней газетой.

Прибыл поезд. Ты зашел, сел, начал читать.

— Нет будущего? — в притворном удивлении воскликнул мужчина напротив. — У него нет и прошлого, по крайней мере сейчас. Он же пьяница.

Ты поднял взгляд. Напротив сидели двое мужчин, двое мужчин, которых ты не видел никогда в жизни. Они, должно быть, говорили о ком-то еще. Не о тебе. Ты их не знаешь. Ты не выглядишь пьяным. Да ты и не был пьяным — ты читал вечернюю газету. Ты читал. Ты не мог быть пьяным. Не мог, ведь ты читал.

— Нет будущего, нет прошлого — он пьяница, — сказал мужчина.