Рон Батлин - Звук моего голоса

Патио. Что она думает о том, если у них появится патио, где вся семья могла бы собираться за столом летними вечерами?

— Я мог бы перенести навес повыше, — предложил ты. — И выложить дорожку брусчаткой, или как там называют этот камень. От застекленных дверей до самой лужайки.

Мэри ничего не ответила. Она стояла рядом с задней дверью. Ты продолжал говорить, развивая предложенный проект: всепогодный стол с четырьмя стульями и еще двумя дополнительными, складными, на случай гостей. Какой цвет подойдет лучше, спросил ты ее? А зонт — посередине? Дополнительная розетка на боковой стене — для лампы, не очень яркой, впрочем. И, конечно, зафиксированной в положении выше, чем…

Не говоря ни слова, Мэри пошла назад к дому. И хотя ты понимал, что это ухудшит положение, ты последовал за ней.

— Что с тобой происходит? — требовательно спросил ты. Она сверкнула на тебя глазами, но ничего не ответила. — Я спрашиваю, что с тобой?

Она повернулась, чтобы выйти из кухни. Ты потянулся и схватил ее за руку.

— Отпусти, — твердо сказала Мэри.

— Я задал тебе вопрос.

— И?

— И хочу получить ответ, — продолжал настаивать ты.

— Что же, тогда тебе только и остается, что хотеть, — ответила она и отвернулась. Потом вышла в холл и позвала Тома и Элиз.

Несколько мгновений ты продолжал стоять в кухне. Затем последовал за ней. Мэри открывала переднюю дверь. Том скорее всего уже вышел; Элиз обернулась, чтобы помахать на прощание. Еще через мгновение дом опустеет — кроме тебя, оставшегося здесь в изоляции.

— Мэри… — начал ты.

— Вечером, Моррис. — Затем, закрывая за собой дверь, добавила: — Если ты будешь дома и не будешь слишком пьян.

Ты слышал, как они спускаются по ступеням, потом идут по гравию дорожки. Хлопнула дверь машины, завелся двигатель, и Мэри отъехала.

Еще почти минуту ты продолжал стоять посреди холла, затем вернулся в кухню, где поднял свой кейс, запер заднюю дверь и выключил радио. Пора идти.

Ты прибыл на станцию на несколько минут раньше, чем надо, — в восемь семнадцать к поезду восемь двадцать три, поэтому стал вышагивать по платформе взад и вперед. Потом сел возле шоколадных автоматов. Взгляд в пустое небо. Взгляд вниз на пути, на ограждение, предупредительную надпись, расписание. Человек в белой вязаной куртке и джинсах спросил у тебя время. Ты сказал. Опьяняющий запах духов: мимо прошла женщина в красных туфлях. Мужчина с серыми заспанными глазами. Краснолицый мужчина, опухший.

На звук поезда, въезжающего на станцию, ты обернулся и заметил белый листок бумаги, мелькнувший перед окном машиниста. Надолго секунды ты вспомнил о коттедже, в котором жил ребенком, о его белых стенах, потом поезд резко затормозил. Наполовину въехав на станцию.

Машинист выскакивает на платформу в нескольких футах от тебя. Он кричит:

— Я кого-то задавил! Я кого-то задавил! — и бросается назад в кабину. Через окно ты слышишь, как он жалуется в рацию: — Я кого-то задавил! Я кого-то задавил!

Машинист похож на тонущего — руки бешено машут, рот широко открыт.

Пассажиры высунулись из окон и открыли двери вагонов, чтобы посмотреть, что происходит. Те, кто собирался сесть на поезд, подошли к краю платформы и глядят вниз, стараясь там что-то получше рассмотреть. Рассмотрев, тут же немедленно отворачиваются от мешанины цветов под колесами. Ты смотришь на нее. Совершенно незнакомый человек обращается к тебе — ты киваешь и продолжаешь смотреть. Совершенно незнакомый человек обращается к кому-то еще. Вы втроем смотрите вниз на останки человека в белой вязаной крутке и джинсах. На мешанину цветов. Меньше минуты назад он стоял рядом с тобой. А сейчас он находится еще дальше, чем ты только начинаешь осознавать.

Еще один незнакомец обращается к тебе. Похоже, всем необходимо поговорить, что-то сказать кому-то. Ты ощущаешь это вокруг себя и внутри себя. Что-то вроде паники. Тебе тоже хочется заговорить, дотронуться до кого-то.

Машинист стоит возле моторного вагона. Он молод, едва ли даже твоего возраста. Какой-то мужчина держит его за руку, чуть повыше локтя, словно поддерживая. По другую сторону от машиниста возбужденно разговаривают мужчина и женщина. Ты улавливаешь фразу: «Как быстро, как быстро». Машинист повторяет свою версию и трясет головой. Его прощают, оправдывают, его поддерживают, его слушают. Прощен, оправдан, поддержан, выслушан, еще раз и еще.

Ты вышагиваешь взад-вперед, глядя то на мертвое тело под колесами поезда, то на активность вокруг машиниста — пытаясь понять значение того, что произошло. И хотя ты никогда раньше не видел человека в белой вязаной куртке и джинсах, ты чувствуешь, что должен быть расстроен. Рядом плачет женщина.

Часть пассажиров начинает расходиться, чтобы выбрать другие варианты добраться до места назначения. Люди стоят группами, обсуждая наличие такси и автобусов: как долго еще придется ждать, пока не восстановят движение поездов? Возможно ли так перевести стрелки, чтобы поезда обоих направлений могли останавливаться у другой платформы?

Ты чувствуешь сильную тягу присоединиться к одной из этих групп: толпе на такси, тем, кто за другую платформу, тем, кто прощает. Кажется, они начинают осознавать, что произошло. Что касается тебя, ты все так же продолжаешь перебегать взглядом с мертвого Человека на машиниста и назад — как будто это критическое расстояние, неожиданно открытое тобой, расстояние между прошлым и будущим, и ты в отчаянии пытаешься решить, где твое место. Назад и вперед движешься ты, в замешательстве от того, что в своем шоковом состоянии представил как две стороны одного и того же существа: мертвого — и живого, все еще плачущего от чувства вины. Неожиданно кто-то спрашивает, не хотел бы ты составить компанию на такси.

Ты оглядываешься как раз перед тем, как выйти с платформы: поезд застыл, наполовину въехав на станцию, придавая картине очень статичный вид. Как фотография. На первый взгляд может показаться, что ничего неожиданного нет: это поезд, въезжающий на станцию, а это ожидающие его пассажиры. У тебя, однако, имеется другая, более мрачная интерпретация — и на долю мгновения ты останавливаешься у билетного турникета, чувствуя необходимость вернуться и еще раз убедиться в происшедшем. Потрогать металлический фартук моторного вагона; вновь увидеть тело, лежащее под колесами. Ты хочешь быть уверен, что трагический элемент, Который на таком расстоянии можно только чувствовать, не идет от тебя и никоим образом не принадлежит тебе; что в данном случае твоя природа совершенно безгрешна…

— Пойдемте, — зовет тебя какой-то человек, — такси ждет.

Ты поворачиваешься и идешь за ним.

Солнце светило в твой заполненный грязью, поглощенный грязью кабинет. Настолько ярко, что ты не мог даже выглянуть в окно. Вместо этого ты смотрел на многоцветные графики, Мондриана, папки с голубыми спинками. И неожиданно увидел спину, обращенную к тебе. Кэтрин выходила из кабинета. Внезапно. Гневно.