Георгий Злобо - Румбо

— А следом — Кондрат и Ясень, — кивнул Костя, нюхая пальцы.

— Так вот, — продолжал Валера, — я тогда просто не понимал, что к чему… пока Костик не спросил меня: откуда мне известно, что Джон — какой-то там родственник Гургена? Только со слов Лёхи? И вообще, кто такой Гурген, чтобы его мутанты расхаживали по нашей территории?

— Вот именно! — кивнул Митя.

— Да ладно вам… — Костик передал папиросу Валере, — дело ведь не в Гургене. И даже не в Худайбердыеве. Дело, в первую очередь, в нас самих. Мы проебали наш клуб. За очень небольшие деньги. И теперь там, где раньше крепли наши дух и тело, они открыли танцпол для блядей; а там, где раньше стояли наши знамена, теперь продают нарокоту и гондоны.

— Развели нас как лохов, — разлил водку Митя, — они в этом деле — профи… ваши не пляшут, что ты… Но, спрашивается: до каких пор мы, гордые, млин, одиночки, собираемся это терпеть?

— Ты чего предлагаешь? Восстать, что ли? — пьяно усмехнулся Валера.

— А у нас есть альтернативы? — посмотрел на него Костя.

— Нет, ребят… ну, это как-то не эстетично, я не знаю… — Валера поморщился, — не мой стиль. Что мы — гопники какие-то, что ли?

— А ты что предлагаешь? Подать на них в суд? — ощерился Митя.

— Да какой к матери суд… все суды давно куплены… включая так называемый Высший…

— А если собраться всем вместе…

— И чего? Навалять им люлей? — Валера пошевелил кочергой дрова, — Нет… У них там охрана. И лапа в мусарне… Я предлагаю не наезжать на них. Это только будет им на руку. Короче, на провокации вестись не сметь: никаких драк и потасовок… Надо тайно выследить их и уничтожить по одиночке.

— Ты это всерьез? — спросил Костя.

— Абсолютно. У них стая пока небольшая — надо разрубить самый костяк. И она распадется по кускам, а по кускам воевать приятней, по кускам дело гораздо быстрее двигается… И сделать это, ребята, придется нам самим. Подписывать кого-то для такой затеи — западло будет.

— А ты не гонишь, Валер? Это что же выходит — не восстание? Оно и есть. Беспредел, махновщина.

— Восстание? Восстать могут рабы против хозяев. А мы — просто возвращаем своё. Пришла к тебе во двор собака. Ты бросил ей кость, а потом прогнал пинками. Мы в этой жизни никому ничем не обязаны, и никто ничем не обязан здесь нам. И поэтому мы должны быть готовы умереть каждый день… а они пусть каждый свой день превращают в похоронную процессию.

— Ну, знаешь… все мы так или иначе об этом думаем… только не всякий может осознать и сформулировать, — разлил водку Митя, — например… только очень немногие — в том числе, вы, ребята — знают, что меня по-настоящему зовут Харитоном, а Митя — это моё прозвище, потому что я вырос на рынке в Митино.

— На радио рынке? — уточнил Валера.

— Да… недалеко там… но неважно! Главное — что это нечто такое, что отличает нас с вами от этих прочих. Это — наша с вами тайна, которую каждый знает, но никто не спешит открывать. Это — что-то невысказанное, но ощущаемое в каждом жесте. Криптическое единение. Знак Рока. Жезл Неизбежности.

Они выпили.

— А завтра, кажись, похолоднее обещали, — Валера зажег кишечные газы в полах шинели, — минус 20, типа того.

— Я одного не просекаю, почему они не перемерли все?! — воскликнул Костя, кидая рюмку в костер…

— Э, ну ты потише, — Митя выкатил её из огня при помощи прутика.

— Но ведь они же больные! Они должны умереть! Или страдать, по крайней мере! А до сих пор страдаем почему-то мы! Нас вытеснили из клуба, и там теперь игровой зал, дискач, а по совместительству — бордель и нарко-шалман… Нас перестали уважать в районе. Среди нас распространяется зараза!

— Ну да… им, вон всем полагается пособие по болезни. И бабло на лечение. На это пособие и без работы прожить можно… А еще этот бизнес. Вот и жируют, падлы. А мы? А мы сосем. И долго еще будем сосать, пока не отучимся обманывать себя.

— Если это еще получится… — кивнул Валера, раздувая огонь.

— По крайней мере, мы с вами обманывать себя отучились! — поднял стопку Митя.

Выпили снова.

— Вот! — засучил рукав Валера, показывая рубец от ожога, — пусть это будет нашим тайным знаком, по которому мы будем узнавать друзей.

— Держи! — Костя обнажил шрам.

— Э, ребят… а у меня того… зажило вроде как… — Митя разглядывал кисть.

— Да ты че, зажило? Ты сколько секунд держал? — разлил водку Валера.

— Я уж не помню… А, че, какая разница? Дай зажигалку! Рекорд Костяна до сих пор так никто и не побил, так что давайте-ка я попробую… Есть часы с секундометром?

— Есть с секундной стрелкой…

— И хорошо. Будем округлять в меньшую сторону. Готов.

7.

…— Блядь, Костян… ты — молоток, конечно, что вытерпел 9. Горжусь, что сижу с тобой рядом… давайте за него: за Костю!

Выпили.

— Ребят… Я, если честно, это самое… — Костя закурил.

— Что? — Митя поднял глаза.

— Ну, в смысле, давайте зажигалку… а ты, Митяй, время засекай.

— Вот, давно бы так! — улыбнулся Валера, вытягивая bic.

9.

Костя упал набок и задышал громко, как раненный зверь.

За крышами обгоревших усадеб медленно занимался восход.

Закрыв глаза, Костя принюхивался.

Палёное мясо, вот что так пахнет.

Внезапно он встал и, утопая по колено в снегу, двинулся в поле.

— Эй, Костян! Ты в порядке? — окликнул его Валера, но Костя не повернулся.

Он довольно бодро удалялся от товарищей.

Эту странную бодрость приписал он воздействию пламени. Словно вместе с глубоким как прорва дыханием, выжгло оно прочь алкогольный дурман; спать не хотелось, голова ощущалась воздушным шариком… куда он полетит, болезный? Ветер будет рвать его, поднимая всё выше. Острые сучья будут тщетно пытаться проколоть его своими гнилыми когтями.

Его поднимет в облака, и юность скажет нам: пока!

И мы замрём на полпути, решая: спать — или идти?

Что это я гоню? — подумал Костя, выбираясь из сугроба на протоптанную кем-то тропинку: снег здесь был совсем неглубок. Но кто протоптал её? Следов не разобрать: только вмятины. До шоссе далеко. Человек ли это? Или он ступает сейчас по звериной тропе? Но что за зверь может обитать здесь? Кто из благородных животных рискнет приблизиться к железобетонному термитнику, кишащему двуногими тварями, которые рыгают, испражняются, газуют изо всей дрыщи своими бензозловонными двигателями, визжат, снуют, торчат, сношаются, и жрут, жрут, жрут — а потом газуют, газуют, газуют — педаль в пол — и да, да, трахай меня так! так! так! так!..

— Ух… — Костя опустился на корточки, поглаживая голову, — вот это вскрыло…

Он вдруг заметил, что находится на краю небольшого овражка, за впалой ладонью которого открывается вид на озеро, местами еще не замерзшее, шевелящееся, подобно миллиону прозрачных влюбленных гномов. Голенькие гномы пищат от сладострастья и ползают друг по другу, обтираясь лобками. Некоторые причмокивают, обсасывая гениталии партнеров. Другие подмахивают, насаживаясь срамом на проворные балдохи. Есть и такие, что стонут в оргазме.