Поппи Брайт - Ворон: Сердце Лазаря

Выклюем за глазом глаз.

Хэррод кричит, широко разевает рот и визжит как баба, когда человек переворачивает ружье и бьет прикладом в лобовое стекло. Оно покрывается трещинами словно паутиной и со второго удара проваливается внутрь, осыпая Хэррода бриллиантовыми крошками безопасного стекла. Дождь и ветер врываются в дыру. Хэррод тянется за тридцать восьмым калибром, который держит под сиденьем.

— Бенджамин Дюбуа! — перекрикивает ветер человек. Он наклоняется, смотрит на Хэррода сквозь дыру. — Что тебе говорит это имя, трусливая тварь?

— Что ты покойник, — отвечает Хэррод. Сует револьвер в дыру и нажимает на курок, стреляя прямо в лицо.

— Блядь, — бормочет Хэррод, стирая кровь с век, промаргиваясь сквозь расплывчатую красную дымку. Человек в маске стоит на коленях, одной рукой закрывая лицо, кровь льется сквозь его пальцы на капот.

— Вот теперь, урод недоделанный, — рычит Хэррод. — Может, теперь скажешь, какого рожна тебе надо.

Человек медленно опускает руку. Дырка в маске прямо между прорезями для глаз и кровь течет из них как слезы.

— Чтобы ты ждал меня, Хэррод, — говорит человек, снова поднимая дробовик. — Чтобы ты был в аду, когда я вернусь туда.

Последнее, что видит Джон Генри Хэррод — капли дождя сверкают на стальном стволу ремингтона 870 полицейской модификации, проскальзывающего в дыру в лобовом стекле. Он закрывает глаза и гремит гром.

Джаред лежит на капоте черной машины, свернувшись клубком. Его палец все еще жмет на курок ружья. Он никогда не думал, что может существовать боль, заполнившая его череп. Пуля, задевшая в коттедже, была по сравнению с этим легким мимолетным недомоганием. Он шевелится и мир идет кругом. Он снова застывает.

Впрочем, сукин сын подох. Это слабое утешение. Как аспирин при ампутации. Джаред приподнимается и видит обрубок шеи Хэррода, несколько сантиметров иззубренного позвоночника между плеч трупа и все, больше ничего, кроме ошметков на потолке салона. Все внутри олдсмобиля покрыто тончайшим алым налетом, дымкой крови, мозгов и распленных костей. Единственное, что отдаленно напоминает человека — ухо, прилипшее к подголовнику водительского места.

Джаред слышит ворона еще до того, как видит. Резкое карканье прорезается сквозь свист ветра, и птица приземляется перед ним. Смотрит секунду, потом бьет капот чернейшим острым клювом.

— Тебе надо отсюда выбираться, — говорит Лукреция, и ворон снова долбит металл.

— Он мертв, Лукреция. Я его убил. Он мертв.

— Теперь неважно, Джаред, — голос Лукреции тверд, настойчив и полон страха. — Скоро прибудут полицейские. Нельзя, чтоб они тебя обнаружили. Вставай. Двигайся…

Он закрывает глаза. Остаточное изображение выстрела никуда не делось, оранжевый мазок ждет в мутной тьме. Лукреция больше ничего не говорит.

Когда он снова открывает глаза, ворон исчез. Настойчивый клюв оставил вмятину в капоте, пятнышко серой грунтовки на месте отколупнувшейся краски. Джаред прикусывает язык от боли и отскребает себя от машины.

Лукреция сидит в одиночестве за кухонным столом, когда где-то в квартире раздаются шаги. Она уже почти два часа сжимает черное перо, которое нашла на покрывале после возвращения из «Ока Гора». Она все еще поражена тем, что это сработало, что связь между вороном и Джаредом оказалась достаточно сильной, что она сама оказалась достаточно сильной и сумела установить настоящий телепатический контакт. Если это было нечто столь простое, как телепатия. Единственное, в чем Лукреция сейчас по-настоящему уверена, так это в ужасном головокружении и обезоруживающей пустоте внутри, последствии усилия. И в облегчении от того, что она вновь услышала голос Джареда.

— Я здесь, — зовет она, отодвигая стул. Еще шаги и хлопанье крыльев, так что она пытается встать, опирается об угол стола.

Боже, а вдруг у меня что-то в мозгу повредилось, думает она, борясь с внезапным приступом тошноты. Из спальни доносится звук разбитого стекла и ругань Джареда.

— Ну давай же, размазня, — говорит она себе. На сей раз удается добраться до двери в гостиную, где она останавливается и хватается за стену, чтобы не плюхнуться на задницу.

— Тебе надо завести сотовый, Джаред По, — говорит она со смехом. Но это пустой, нервный смех. — Не думаю, что смогу такое повторить.

Еще три метра и она добирается до спальни. Джаред лежит лицом вниз на кровати с балдахином и ворон замер над ним, верный как пес из телесериала. Птица бросает взгляд на Лукрецию и каркает один раз.

Блядь, сколько крови, думает она, вспоминая, как впервые вошла в комнату после смерти Бенни. Не настолько скверно, но все же достаточно плохо. Достаточно плохо, чтобы провалиться в затяжное дежавю, от которого ее тошнит и шатает еще сильней.

— Я не умер, — скрипит Джаред. Так шепчут те, у кого по-настоящему гнусное похмелье. Словно опасаясь, что голос взорвет мир. — Пока не умер.

— Тсс… не разговаривай, Джаред, — она старается не выдать испуг, не отвести взгляд. Но в его затылке дыра, в которую вошел бы ее кулак, раскуроченная впадина: белая кость вперемешку с засохшей кровью и волосами, липкие ошметки серого вещества.

Лукреция садится на кровать рядом с ним. Касается его руки, и он сжимает ее ладонь до боли, но она ничего не говорит. Только сжимает в ответ изо всех сил, и птица смотрит на нее с одобрением.

— Все не так ужасно, как выглядит, — Джаред пытается засмеяться, но вместо этого начинает кашлять.

— Ты не за ними должен был охотиться, — говорит Лукреция. Она понимает, что плачет, только почувствовав каплю соленой влаги в уголке рта. — Ворон здесь чтобы защитить тебя, но он не сможет, если ты…

— Но они мертвы, — перебивает ее Джаред. Осторожно поворачивается на бок и Лукреция видит карнавальную маску на его лице, и входное отверстие от пули — черная дырка, не больше десятицентовика. Кровеносные сосуды в его глазах лопнули, белки покраснели, зрачки огромные, расширенные. Эти кошмарные, страдальческие глаза и маска. Ничего не осталось от прежнего, знакомого Джареда. Только его голос, но и тот кажется изменившимся, постаревшим, гнев как будто поутих и его место заняло нечто более темное. И более опасное.

— И я не могу об этом сожалеть. Мне насрать… что мне еще остается делать… не могу я об этом жалеть.

— Ты и не должен, — говорит она, жалея, что плачет, что он видит ее слезы. — Но тот, кто убил Бенни, по-прежнему на свободе, и вернулся ты из-за него. Не для того, чтобы тебе разнесли башку при попытке рассчитаться со всем распроклятым миром разом.

— Птица не особенно помогла с основной задачей, — говорит он и закрывает глаза. Она рада, что больше не приходится в них смотреть. Ей стыдно за свое облегчение, но все же.