Поппи Брайт - Ворон: Сердце Лазаря

Он убирает руку, и улыбки больше нет.

— А Они сказали тебе, что это должен был быть не твой брат? Они сказали, что это должна была быть ты, и я вроде как напортачил?

Лукреция закрывает глаза, не желая верить услышанному, но знает, что он говорит правду. Столько раз он желала оказаться на месте Бенни, ведь в таком случае у него все же остался бы Джаред. А теперь этот сумасшедший говорит, что так и было запланировано.

— На то нам и дается второй шанс, верно, Лукас? — то, как он произносит имя, причиняет почти такую же боль, как пощечина.

— Ты мертв, — говорит она. Как хорошо это сказать, дать словам сойти с разбитых, распухших губ. — Ты понятия не имеешь, что начал и чем это закончится.

Человек наклоняется над ней. Она не открывает глаз, но чувствует его лицо в сантиметрах от своего, чувствует его дыхание, запах полоскания для рта и гнилых зубов.

— Это Они тебе сказали, Лукас Дюбуа? Они сказали тебе, что я всего лишь маньяк, серийный убийца, которого заводят транссексуалы и маленькие мальчики в женском белье?

Когда она не отвечает и даже не открывает глаз, он бьет ее снова, бьет так сильно, что в ушах звенит.

— Отвечай, ты, евнух ублюдочный!

— Покойник, — говорит она, и он снова наносит удар.

— Нет, нет, нет! — он налетает на нее как буря, словно дикая ярость урагана влилась в этого тощего, безумного человека. Не обращая внимания на боль, она тянется к нему, пытается дотронуться до его разума, как с Джаредом и вороном.

Когда ее дух соприкасается с его, Лукреция кричит. Глубоко в его черепе свернулось кольцами нечто, змея из живого огня, извивающийся разряд чистого белого жара, который жалит и прожигает ее мысли. Тело Лукреции корчится в припадке, она прокусывает язык до рваной раны.

— Я черта, которая подводит итог всему этому, Лукас! Я печать порядка, что заклеймит Их хаос. Твой хаос, Лукас Дюбуа.

Но ее больше не задевают слова, отраженные ударом из раскаленного добела горна его мозга. Память об ослепительной силе, способной раскалывать деревья как полено и испепелять кости, нечто большее, нежели память. Нечто горячее звезды вползает в нее, в каждую клетку тела, втискивается между молекулами, между субатомными частицами ее существа, пока не остается никакой разницы между Лукрецией и созданием, вырвавшимся из разума человека.

Ее веки распахиваются. Он нависает над ней, пышет огнем и паром. Оно льется расплавленной породой из его губ, течет лавой из ушей и с шипением падает на ее кожу. И некуда сбежать, не разорвать связь с этим кипящим духом. Ее спина выгибается дугой, она слышит, как позвонки скрежещут друг о друга.

— Я река, — говорит он, и пылающие глаза так ужасно близко. Но последняя мысль Лукреции перед тем, как потерять сознание, не о чудовище, не об этом человеке, пораженном болезнью и электричеством. Она о Джареде, она пробивает крошечное отверстие в огне и прорывается с силой, позаимствованной у яростного безумца. Потом нет ничего, кроме милостивой тьмы.

Джозеф Лета отшатывается от твари, которая называет себя Лукрецией Дюбуа, созданием, которое Они столь искусно сконструировали, чтобы мужская плоть походила на женскую. У него перехватило дыхание от страха, он без сомнения почуял попытку проникновения, почуял нечистый ум, прижавшийся к его, прежде чем оно завизжало и начало биться на полу, пуская пену изо рта. Оно заглянуло в его мысли, в его душу.

Но было нечто неожиданное, защитившее его от наглого, чуждого взгляда. Нечто отразило нападение и оставило это беспомощным, без чувств, может даже мертвым. Он крепче сжимает стальную рукоятку пистолета и тычет тупым дулом между поддельных грудей твари.

— Что, подавился? — говорит он, задыхаясь. — Ты и наполовину не такой умный, как думаешь.

Оно исчезло, та часть, что вскрыла его разум как устрицу, но он все еще ощущает это. Точно липкий сахаристый осадок, оставшийся бродить внутри его головы. Чешется там, куда ни за что не достать. Это холодное и несомненное ощущение, которое он должен причинять, а не испытывать сам. Он чувствует себя жертвой насилия.

Поэтому он отбрасывает имя Джозефа Лета и снова становится Джорданом, надеясь, что перемена очистит, но этого не происходит. Джордан осторожно касается горла транссексуала, нехотя прижимает два пальца к шее. Пульс есть, очень слабый, неровный, но тварь жива.

— Что ты пытался сделать со мной, дрянь? Ты меня коснулся, — палец на спусковом крючке напрягается. — Ты меня запачкал.

Ему хочется выпустить пулю в ядовитое черное сердце. Поквитаться. Месть — не так уж много, но он знает, что теперь никогда не избавится от извивающейся нелюдской сути, которую ему подсадили, так что мести должно хватить.

— Я река, — шепчет он как молитву, и дуло пистолета медленно поднимается, упирается под подбородок твари. — Я проводник для всего чистого, что есть на свете, а ты меня заразил.

Но он не может это убить, не здесь, не сейчас. Оно еще столько должно рассказать о кошмарах, о чернокрылом существе, гнавшимся за ним в небе. И оно сыграет важную роль в ловушке, расставленной для педика-детектива. Оно умрет, но позже, не тут и не так быстро. Пока же придется удовлетвориться чем-нибудь иным.

Чем-то более утонченным, думает он. Вслух произносит:

— Более поэтичным.

Дулом пистолета Джордан откидывает юбки твари. Руки в перчатках обнажают обманчиво обольстительное лоно. В штанах зашевелилось, и он прикусывает кончик языка. Он никогда, ни разу этого не делал. Не позволял себе быть одураченным Их маскарадом. Знал с самого начала: это часть Их игры, как широко раскинутые в ожидании шипастые челюсти венериной мухоловки.

Однако сейчас все иначе, убеждает себя Джордан. Это не вожделение, ничего примитивного вроде похоти. Это будет посланием Им: он не стерпит насилия над собой, напасть на него означает навлечь изнасилование одного из Них. Очень остроумно на самом деле. И он примет все предосторожности, защитит себя от любой опасности, которая может таиться в твари, от вирусов до нанороботов, подсаженных в последние стадии смены пола.

— Я река, — повторяет он, и палец на курке расслабляется.

Джордан расстегивает штаны и бросает взгляд на часы на каминной полке, удостоверяясь, что время еще есть и он не упустит детектива. А потом он кладет пистолет на пол квартиры Джареда По.

Джаред и ворон следят за Фрэнком Греем с крыльца заброшенного дома на улице Миллодон. На другой стороне детектив с проклятьем отдирает второй обрывок шарика от пекана. Борется с бурей, возвращаясь к автомобилю.

— Убийца с ним играет, да? — спрашивает Джаред и ворон тихо отвечает. Только голова птицы и видна из воротника сюртука Бенни. — Не дает опомниться. Заманивает…