Поппи Брайт - Ворон: Сердце Лазаря

Настойчивый и нервный голос в его голове сказал: нет, Фрэнк. Где живешь — не гадь. Но он давным-давно научился не давать этому голосу воли. Пару минут спустя он уже шел к кабинке в углу.

Вблизи парнишка выглядел немного старше, чем на расстоянии. Светлые волосы острижены почти наголо, на переносице веснушки как у Гека Финна. В глазах — голубая пустота октябрьского неба.

— Привет, — сказал Фрэнк. Парень тоже поздоровался, глянул на секунду снизу вверх, мимолетно улыбнулся и снова принялся отдирать ярлык с полупустой бутылки. Фрэнк кивнул на вещевой мешок. — Приехал или уезжаешь?

— Приехал, — ответил парнишка. — Из Мемфиса, сегодня после обеда. На автобусе.

— Из Мемфиса, — хмыкнул Фрэнк, и прежде чем он успел что-то добавить, парнишка прошептал:

— Мистер, хотите я у вас в рот возьму? Сделаю минет за двадцать баксов.

Фрэнк автоматически оглянулся. В баре никого не было, кроме них и старухи с «Кровавой Мэри» у дальнего конца стойки. Бармен разговаривал по телефону и стоял спиной.

— О господи, да ты времени не теряешь, парень.

Парнишка пожал плечами и сорвал остаток ярлыка с коричневой пивной бутылки.

— А чего ходить вокруг да около?

— Вдруг я полицейский?

Парнишка улыбнулся, разгладил обрывки на столешнице.

— О, нет. Ты не коп. Даже не похож. Я у них раньше отсасывал, ты совсем по-другому выглядишь.

— Вот как? — Фрэнк отпил пива из своей бутылки, снова оглянулся. Старуха что-то неразборчиво говорила бармену, но тот все еще был на телефоне и пропускал ее слова мимо ушей. — Тебе стоило бы вести себя осторожней.

Парнишка вздохнул, посмотрел на Фрэнка снизу вверх и весь флирт, все притворство исчезли с его лица. Уголки рта опустились в намеке на раздражение и нетерпение.

— Слушай, мужик, я пошел отлить. Если хочешь минет, жду в сортире, ясно?

— Ээээ… да, — пробормотал Фрэнк, когда парень встал и протиснулся мимо, но тот был уже на полпути к двери туалета.

Если бы его спросили, кем он мечтал стать в жизни, Фрэнку Грею вряд ли бы пришло на ум кроме «копом». Его детство прошло на диете из полицейских сериалов, всех подряд, от «Гавайи пять-ноль» и «Облавы» до «Старски и Хатч» и «Полицейской истории». [7] Телесериалы, популярные в 60–70 гг. Это были его ковбои, его герои, образцы добра и мужественности.

И, если бы его спросили, он вряд ли бы смог вспомнить время, когда его не тянуло к мужчинам: именно этим мужчинам в темно-синей форме, с сияющими значками и агрессивной самоуверенностью. Ему не пришлось пережить кризис пола — попытки ухаживания за девушками, которые его вовсе не привлекали, запоздалое открытие, что для него сексуальными объектами были мужчины и только мужчины. Все было ясно с самого начала, и он никогда не видел противоречия между своими влечениями и мечтой стать полицейским.

Однако этой наивности не было суждено пережить даже академию. Никому не понадобилось отводить его в сторонку и сообщать: Фрэнк, гомикам не место в наших рядах. Он распознал ненависть в других кадетах, понял с острой ясностью, что должен хранить молчание как священник хранит обет безбрачия, если хочет и то, и другое: секс с мужчинами и значок. Если, конечно, не желает получить урок лично — он видел тех, до кого не дошло вовремя, и этого оказалось достаточно.

К тому времени, когда он стал патрульным пятого участка полицейского управления Нового Орлеана, Фрэнк знал, по какой тонкой грани придется ходить, и держал руки прямо, а ступал осторожно — одна нога перед другой. Вскоре после его поступления на службу двоих сослуживцев уличили в покровительстве проституткам мужского пола во Французском квартале в обмен на сексуальные услуги. До слушаний и последовавших увольнений Фрэнк видел остальные вещи, которые им пришлось пережить: угрозы, избиения, унижения. Он принял к сведению.

Четыре года спустя его повысили в звании до детектива отдела убийств. Четыре долгих года, потраченных на обходы и опросы, рукоблудие и порнографию, да и то с большим риском. Зная это, он держал все журналы под замком, во вделанном в стену за шкафом сейфе. Никогда ничего не покупал в местных газетных киосках и сексшопах. Все приходило на абонентский ящик в Бридж-сити, снятый под вымышленным именем: посылки с игрушками в безликой коричневой бумаге, журналы и видеокассеты, служившие суррогатами настоящих отношений или удовлетворения.

Он научился мимикрировать, пускать пыль в глаза, и гордился, что ни у кого не вызывает подозрений. Он встречался с придуманными девушками. Если ребята обсуждали какую-то женщину, у Фрэнка всегда была наготове реплика, отрепетированная не хуже, чем у любого актера в день премьеры. Видал, какие титьки у этой сучки, спрашивал кто-нибудь, и Фрэнк ухмылялся как по сигналу, демонстративно потирал пах. Он знал все намеки и шуточки про гомиков, научился кривляться, передразнивая их ужимки, лепет и женоподобные жесты. Не раз отворачивался, когда полицейские избивали геев. В конце концов, мачизм прилагался к униформе, снять-надеть его было не труднее, чем фуражку и ботинки, а если и возникали сомнения, на то существовала исповедь.

Оправдать себя было нетрудно. Мать твою, да будь у них хоть капля самообладания, веди они себя как мужчины, никто бы не догадался, и никакого дерьма с ними бы не приключилось.

Но иногда в отражении худого лица, мелькнувшем в зеркале ванной или витрине магазина, он видел только маску, ни малейшего признака человека под ней. Ему приходилось остановиться, опереться о стену или присесть, пока не пройдет головокружение. В нем поднималось ощущение, что его истинное «я» незаметно ускользнуло, что человек, которого он видел в отражении, поглотил настоящего Фрэнка Грея. Однако и это казалось мелочью. Черт, в его жизни было до хрена стресса, не мог же он этого не чувствовать время от времени. Он говорил себе: это тоже входит в комплект, и если вечером приходится выпивать порцию-другую, чтобы не снились кошмары, то так тому и быть.

В туалетной кабинке пахло потом и солнцем — от мальчишки, и Фрэнк изо всех сил старался сосредоточиться на приятных запахах вместо едкой вони мочи и освежителя воздуха. Он сидел на крышке унитаза, руки гладили мягкий ежик на затылке парнишки, удерживали, оттягивали завершение. Возможно, пройдут недели, прежде чем он снова позволит себе нечто настолько восхитительное, прежде чем отчается рискнуть.

Кончив, Фрэнк наклонился и поцеловал немытую голову, ощутил вкус соли и геля для волос. Крошечные искры оргазма все еще проскакивали между членом и мозгом, и ему не хотелось открывать глаза на уродливый свет сортира, на уродливую реальность своего существования.

— Блядь, я так и знал, что ты коп, — когда он наконец открыл глаза, в руке парнишки был табельный пистолет. Вытащенный из кобуры на лодыжке Фрэнка и направленный ему в грудь.