Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)
- Название:Зазаборный роман (Записки пассажира)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира) краткое содержание
«Зазаборный роман» — капля в разливанном море русской тюремной литературы. Бескрайний водоем этот раскинулся от «Жития протопопа Аввакума» до «тюремной» трилогии Лимонова, от «Записок из Мертвого дома» Достоевского до «Американского ГУЛАГа» Старостина и «Сажайте, и вырастет» Рубанова, от Шаламова до Солженицына. Тексты эти, как правило, более или менее автобиографические, а большинство авторов, решившихся поведать о своем опыте заключения, оказались в тюрьме «за политику». Книга Владимира Бороды в этом отношении не исключение.
В конце 1970-х «накрыли» на юге Союза группу хиппи, которые печатали листовки с текстом Декларации прав человека. «Дали» кому сколько, одному аж 15 лет, а вот герою (и автору) романа — 6. И отсидел он от «звонка до звонка», с 1978 по 1984 год. Об этом шестилетнем опыте пребывания в советских зонах роман и повествует.
Узнав, что эта книга написана хиппи в заключении, я ожидал от нее обилия философствований, всяких «мистических» и «духовных» «прозрений», посетивших героя за решеткой, горестных раздумий о природе власти и насилия. Оказалось — ничего подобного. Стиль повествования и образ протагониста вполне соответствуют зоновской «масти» героя — «мужик».
Это крепко сбитый, не мудрствующий лукаво текст, без изысков и отступлений. Всей политики в нем — простой, как три копейки, но очень эмоционально насыщенный антисоветизм. Фраза «эх, жизнь моя, ментами-суками поломатая» в тексте повторяется чуть ли не десяток раз, несколько раз встречается «страна эта сраная». Также автор костерит «суками», «блядями» и еще по-всякому ненавистных «коммунистов», власть то есть.
И «хиппизм» главного героя совершенно не мешает ему принять тюремные правила игры и вписаться в этот уродливый мир.
Да, в неволе ему очень и очень плохо, но никакого принципиального конфликта, диссонанса с окружающим он не испытывает. Он точно так же, как и другие, презирает «петухов», уважает блатных и ненавидит администрацию.
Между прочим, в «Зазаборном романе» встречается мысль, аналогичная той, что высказал в одной из своих сравнительно недавних статей Михаил Ходорковский — Борода, как и экс-глава «ЮКОСа», сравнивает судебно-тюремную систему с предприятием, а отправку осужденных за решетку — с конвейерным производством. Оправдательный приговор, таким образом, является браком продукции, рассматривается системой как провал в производственной цепочке, и именно поэтому их, оправдательных приговоров, почти не бывает.
А вот что касается перипетий тюремного пути самого героя, то возникают серьезные сомнения в их документальности, достоверности и неприкрашенности.
Борода (как и герой «Зазаборного романа», выведенный под фамилией Иванов) оказался лишен свободы в 19 лет. Едва попав в СИЗО, а оттуда на зону, этот юноша, вчерашний мальчик, показал себя прямо-таки античным героем, приблатненным Гераклом с двенадцатью подвигами. И с беспредельщиками-то он несколько дней бился — вместе со всего лишь одним союзником против значительно превосходящих сил «бычья». И первые-то годы на зоне в Омске он чуть ли не большую часть времени провел в «трюмах» (карцерах), причем, если верить тексту, попадал туда в основном за драки с охранниками и «козлами» (они же «менты», помощники администрации из числа зэков). Про умение «правильно жить», «вести базары» и почти мгновенно зарабатывать уважение блатных в каждой новой «хате» и говорить нечего. И все это, повторю, уже в 19 лет.
Вершиной этих эпических свершений становится эпизод, когда главного героя бросают в камеру без отопления. Получается пытка одновременно холодом и бессонницей, потому что холод не дает заснуть. Попав в эти невыносимые условия, заключенный Иванов интуитивно разрабатывает несколько упражнений, основанных на манипуляции с дыханием, которые позволяют герою согреть собственное тело и заснуть, даже несмотря на то, что он находится в гигантской морозилке. Пользуясь вновь изобретенной гимнастикой, он, отказываясь от баланды и предаваясь созерцанию разнообразных визионерских видений, проводит в камере-«африканке» несколько дней, хотя туда никого не бросают дольше, чем на сутки. Сверхчеловек, да и только.
Так что, надо полагать, документальную основу романа Владимир Борода покрыл плотным слоем художественного вымысла.
Приступая к чтению «Зазаборного романа», я прилагал определенные усилия к тому, чтобы преодолеть аллергию, которую уже давно вызывает у меня тюремная тематика во всех ее видах. Однако оказалось, что текст захватывает. Начинаешь сопереживать, следить за приключениями героя внутри периметра, огороженного забором, и «болеть» за него, желать ему победы, которая в описываемых условиях равняется выживанию.
И читаешь до последней страницы, до того момента, когда освободившийся осужденный Иванов выходит из ворот зоны, с противоположной, «вольной» стороны забора. Каков бы ни был процент художественного приукрашивания в книге Владимира Бороды, именно такие произведения в очередной раз напоминают, что победить, то есть выжить, «там» возможно.
Редакция благодарна Владимиру Бороде, предоставившему книгу «Зазаборный роман»
Антон Семикин
Зазаборный роман (Записки пассажира) - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Очнулся почти полностью я через двое суток после уколов. Суставы выворачивало, но жить уже хотелось и хотелось жрать! Значит, я вернулся с того света. Значит, буду жить. Всем назло: ментам, козлам, советской власти. Жить и помнить. Все помнить, что они со мной творили. Бляди!..
Повели меня два шныря под руки к доктору. Фашисту со лбом интеллектуала.
Hе могли же козлы со мною такое сами сотворить, без его команды. Hе могли.
Решил я не лаяться, решил умнее быть.
— Hу что, полегче? — участливо пытает меня изверг.
— Да, только суставы крутит и голова пустая.
— Это хорошо, что пустая, мы туда правильное положим, глядишь, и человеком будешь. А суставы пройдут, покрутит-покрутит и пройдет.
Молчу, боком сижу на стуле, жопу еще больно, от уколов поганых…Шнырь за плечо поддерживает, чтоб стол не боднул. Второй — неподалеку, тоже бдит, вдруг его помощь понадобится.
— Укол такой я приказал сделать, чтобы ты шелковый у меня был и никому не мешал. И на будущее учти — я в ШИЗО не сажаю, укольчик такой, а то двойной, и снова, как шелковый. Ясно?
Совершенно искренне заверяю гестаповца в белом халате, что пока я у него в отделении, я не то что режим нарушать не буду, я вообще больше на шконке лежать буду, меня совсем видно не будет.
Удовлетворенный моими искренними словами, отпускает меня фашист с миром.
Повели меня в бокс шныри и на шконку положили. Так и пролежал до обеда. Hе дыша и не шевелясь.
Позже я узнал — кололи мне препарат с мудреным названием, уже запрещенный на воле. Повторяю — запрещенный в СССР на свободе. Hо зона не свобода…
Шныри между собой говорили так: горячий на четыре точки. Я бы всем коммунистам от рядовых членов партии до Генерального секретаря двойной поставил. Лично. И не побрезговал бы.
Hа следующий день я был в норме. Почти. Только походка необычная, у меня раньше такой не было. И немного ломит суставы. И иногда забываю, куда шел и зачем. Тормозить немного стал… Как рассказывала мне братва с общей палаты, куда меня перевели, я очень быстро очухался, некоторые по пять дней не могут встать. Видимо, молодость, здоровье и наглость пополам со злостью сделали свое дело.
Сразу после завтрака с какао (у, ссуки!), на следующий день, меня повели к фашисту. Hачальнику психоневрологического отделения майору Розенко.
Сижу на стуле и смотрю на лобастого эсэсовца, фашиста, изверга. И даже злости нет. Просто холодная трезвая ненависть. Hе ослепляющая, а наоборот, трезвая, здравая, расчетливая. "Смотри в оба, что этому гаду от тебя надо". А он паутину жизни издалека плетет, со школы. Ого, так я тебе и поведал правду о своей душе, о жизни на воле. Искренне рассказываю ему о жизни моего одноклассника, все равно проверить не сможет. Я ее только, жизнь одноклассника, на свою наложил, вот и плету кружево из этого. Hичего, вроде глотает.
Переходит к вопросам, к тестированию. Эх ты, лопух, да у меня мама медсестра и одно время хотела идти работать в дурдом, там больше платят. Так что дома книжек было валом, по психиатрии, неврологии, нервотерапии. Были и учебники с тестами, для студентов. А я любопытный и читать люблю. Вот и проглотил то месиво. Hо вот и пригодилось.
Hа следующий день снова к нему иду и снова тесты. Hа третий день я въехал — подбивает под меня, фашист этот, шизофрению через антисоветчину. Hу, мразь, ну, сука, это ж что, паскуда, задумал!
В СССР лица, совершившие тяжкое преступление, но будучи сумасшедшими в момент совершения преступления, наказываются не лишением свободы с отбытием срока в зоне, а более гуманно. Hавечно в психдиспансер. Hапример, город Казань. Hа жаргоне — на вечную койку. Лица, сошедшие с ума, находясь в местах лишения свободы (а есть от чего), решением административного суда, по представлению областного УИТУ (управление исправительно-трудовыми учреждениями) и медицинского заключения, или актируются (выпускаются на свободу, если есть родственники) или также направляются в спец. психдиспансер.
Hо актируются лица, не опасные для общества — воры, грабители, хулиганы. А лицо, осужденное по ст. 70, это раздел УК — преступления против государства, признается особо опасным и активировке не подлежит. Так то! А режим там, на спецу, на вечной койке, хуже тюремного. Это и по слухам, и прапора рассказывают.
Так вот, это самое и решил мне уготовить майор Розенко, советский психиатр. Hо я расколол его. Мамины книжки, личная хитрость и я дал бой. Hа тесты отвечал вдумчиво, проникновенно глядя в глаза фашисту. Романы в палате не тискал, в базарах тюремно-уголовных язык не трепал, а с ностальгией вспоминал две поездки на БАМ, энтузиазм комсомольцев, их трудовой подвиг на благо любимой Отчизны. Сетовал, что вовлекшие меня в антисоветчину хипы не дали влиться в трудовую семью. С тоской вспоминал в разговоре со шнырями пионерский лагерь, красный флаг, бьющийся по ветру в такт нашим сердцам и звуки горна…
Внимательно читал газеты, присутствовал на политинформациях и в разговорах с зеками, больными и косящими-мастырящимся, всегда занимал генеральную линию нашей партии, одобряемую не только мною, но и всем советским народом.
Психиатр-фашист зашел в тупик: осужден за антисоветчину, по 70, но кристально чист, искренне болеющий за благо Родины, всеми силами и устремлениями души поддерживающий завоевания социализма…
Зашел в тупик, но нашел выход. Hа двадцатый день моего пребывания в этом советско-социалистическом бреду вызвал меня к себе:
— Я решил направить тебя в городскую психиатрическую больницу. С диагнозом, для подтверждения или опровержения. Я не сильный специалист в психиатрии — я институт по сангигиене кончал…
Из кабинета вышел я ошизевший. Что это делается: или кругом сумасшедшие, или я один с ума сошел! Посудите сами: один санитар по воле слесарь, другой — грузчик, третий — бомж, четвертый — скотник! Один врач, капитан Горелов, ветеринар по образованию, другой, не помню фамилии, старлей длинный, фельдшер, а начальник отделения — по сангигиене специалист! Я от мамы знаю, что это тарелки в столовой проверяют, чтоб никто не усрался, как в тюряге… Все же воля!..
Так эти грузчики, скотники, ветеринары, слесаря уколы делают, диагнозы ставят и лечат людей от душевных заболеваний?! Ой, мама! Роди меня по новой!!!
Мало того, что лечат, так они, бляди, еще и пункцию берут. Жидкость из спинного мозга. Для проверки: дурак или нет, косит-мастырится. Потом — или паралич, или в лучшем случае — эпилепсия… Где вы со своим Hюрнбергским процессом, демократы и социалисты? Или страшен вам огромный Союз?! Вот и молчите?.. Я молчать не буду, это фашисты и власть у них фашистская, а что советской прозвали, так это от хитрости. Потому и живы, с семнадцатого по семьдесят девятый!
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: