Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum

16.

Надо сказать, что за присущую ей не понять чем обусловленную жизнерадостность и мягкость — «мишутковость» — мы так и прозывали её Мишуткой; меня она считала серьёзным насосом, а О’Фролова — ахуительным насосом — поскольку на 1–2 курсах он активно участвовал во всех-всех факультетских мероприятиях: был звездой в КВНе, играл в группе «Большие Надежды», на театре, занимался, стыдно сказать, латино-американскими танцами…

— Щас всё уберём! — развязно, безо всякого намёка на извинения и убедительность сделанного заявления брякнул ОФ — как будто перед ним был не замдекана, а наш родной Дядюшка дед. Да и что с него взять — пьяный, полуголый, красный, с безумным взглядом… Показалось, что я услышал слово «наркотики»… Мы похватали одежду и, кое-как протиснувшись через вошедших, ринулись наутёк и врассыпную.

Встретились у ди-джеев их дискотеки, встретили, наконец, «своих». Нам налили вина, а потом Репа втеребила в эфир сборничек «Мразь» — «Песни три нам хватит, — сказала она чуваку в наушниках, — только не обрубайте! Можете с Prodigy начать — для разминки». Хе-хе! Подскочили два никаких курсанта и тоже потребовали Prodigy — на третьем альбоме (если не считать “Android”) оно стало популярно даже здесь! — «Ну, Саша, погнали, — говорю я ОФ, вытягивая этого мегаандроида за рукав в гущу народа, завидев направляющихся к нам Мишуточку и уборщицу (интересно: а где Уть-уть? кажется, я видел её в этом психохороводике…), — как говорят у нас в дерёвне — танцуем как можем!! »

Полилось осторожное начало «Smack My Bitch Up» — народ вроде несколько задвигался, а мы уже невзирая на пиполь ходили гоголем по всему периметру филфаковского коридора, предвкушая и остроумно удирая от Мишуточки… И тут — понеслась! — мы как выскочили, как выпрыгнули, полетели клочки по закоулочкам, полезли зрачки по лбам, поскакали козлом по чужим ботинкам, полетела одежда в толпу зрителей, порвались штаны от широчайшей походки, не понадобились больше припасённые на вечер планы…

Мы забарахтывали во весь свой дурачий брутальный большой мешочек — как будто у себя дома — на филфаке мы ещё себе такого не позволяли — даже не планировали! К концу композиции с нами осталось лишь несколько особо дурачих курсантов — остальные сторонились, с различными эмоциями глядя на бесноватых. Что, интересно, подумали Ирина Борисовна и уборщица? Видела ли Уть-уть? Впрочем, нам было не до них — началась ещё более «оптимистичная» музыка — мы всячески прыгали, то подпрыгивая, то приседая, судорожно извиваясь, дёргаясь, бросаясь куда попало, терзая друг друга, ударяя в колонны рукой, ногой, головой, пытаясь взбежать по ним вверх…

На лестнице была кровь, и никто нас не преследовал — оказалось, что пока мы забарахтывали, произошли ещё более важные инциденты, затмившие наши маленькие шалости: во-первых, дурачило О. Седых, играя в сортире с филфаковской братвой в набирающий популярность «сортирбол» (несколько дебилов отбивают руками и пинают по кругу бумажный комок, стараясь удержать его в воздухе), уебал пинком по раковине, она, выскочив, отбила ему ползуба, из коего почему-то вытекло немыслимое количество крови, а сама, конечно, разбилась, что, конечно, не понравилось двум вышедшим из очка курсачам, конечно же, пьянищим в дюпель, и призванным как бы в отсутствие прочей мужской руки поддерживать порядок — тогда, во-вторых, товарищи (наши, изучавшие др. греческий и латынь!) Бешеный и Фельетон взяли их и запустили мордой по бетонной лестнице, на которой (включая и подошедшего Седыха) образовалось довольно много крови, и, в-третьих, когда они спустились вниз, покидая здание, их (по второй лестнице) настигли человек восемь зелёных, лицами четверых из которых тов. Фельетон, Бешеный, Седых и Валера Синяк выбили все четыре стеклянных двери с названиями двух «дамских» факультетов, что опять же дало несколько крови… Да, такого давно не было! Мы выходили по стёклам и по крови, внизу стояли Мишуточка с уборщицей, Фельетоном и подполом — они равнодушно провожали нас озабоченными взглядами…

Но мы не ушли! Мерзкое чувство обиды и презрения, которое множество раз испытывал я лично-единолично, а также несколько раз вместе с ОФ и Репой, когда мы возвращались домой, преждевременно покидая дискотеку, — ощущение, что этот праздник жизни и факультета не для нас — здесь крутят отборнейшее говно и все им довольны — и эти пидорские мальчики нам не товарищи, скорее, враги, эти холёные девочки танцуют прелюдию не для нас — а мы ведь тоже в некотором смысле люди и по молодости тянемся душою и телом к хоть сколько-нибудь себе подобным — которых нет… «Праздников ваших ненавидит душа моя» — остаётся только подпольненькое «С празничком!» — ужираться и убарахтываться дома, в тесном кругу — так, чтобы было, как и положено изгоям, «каждый-миг-передозировка-в-себе» и «падаю-ниже-нуля-в-себе», но никак не на людях…

Мы взяли бутылочку, и пока пили её, все разошлись. Тогда мы в припадке растёкшейся в воздухе деструкции обстреляли кирпичами окна и фасад (уже пострадавший) родного альма-матера. Было разбито три окна на втором этаже (там учится Уть-уть) и огромное верхнее стекло над разбитыми уже дверями — на нём, кстати, более крупными буквами было продублировано название факультетов. Выбежала в освещённый коридор та самая уборщица. Обещала милицию. Ещё были какие-то прохожие, явно заинтересованные, какие-то быки или курсанты, но мы, послав их на хуй в особо изощрённой форме, смылись дворами и закоулками — тропами, кои ведомы только Реповиннету.

Окончание 29.

— Жаль, — вздохнул я, подымая бокал, — что я в школе вёл себя прилично и всё учил — не то чтобы я был «оботанелая рука», но как-то боялся, не мог себя противопоставить всем и вся…

Думаю, она не совсем понимала, о чём я. Мы выпили, она подкурила новый косяк.

— Однако в десятом классе я стал изрядно выпивать, и несмотря на то, что был отличником (у меня в аттестате одни пятёрки — она удивлённо вздохнула: «Н-да-а?!»), мне постоянно делали какие-то «строгие выговоры», вытаскивали «на позор» перед линейкой…

Она опять картинно удивилась. Я был доволен. Но к чему вся эта исповедь? Обычно я молчалив и сумрачен, но когда я распалюсь чужим вниманием и спиртным, меня трудно остановить — всяческие автобиографические-анекдотические истории так и льются из меня как из рога изобилия. Кстати, из рога… Я потянулся к бокалу. Мне протянули косяк — третий. Что ж… Запить… Подношу фужер, начинаю пить — глаза смотрят в сам бокал — на громадную массу красной жидкости, которая хочет меня затопить! Я отшатнулся, расплескав вино.

— Ты что? — встрепенулась Зельцер.

— Блин, проглючило, что можно захлебнулся в стакане!..