Джон Кинг - Тюрьма

Мы ринулись вперед, и кто-то стреляет в воздух, и этот выстрел эхом отдается в стенах, амбалы охраняют Директора, навели на нас свои ружья, мальчики-задиры вздергивают дубинки и вытаскивают револьверы. Мы орем, и ругаемся, и характерно жестикулируем, но никому из нас не хочется попасть под первую пулю. Мы бессильны, мы должны были использовать свой шанс на утро Нового года, а мы стояли, зачарованные снегом. Мы — отбросы, и это наше наказание, мы выглядим идиотами в глазах этих мускулистых уебков-наемников, два амбала взбегают по лестнице на верхний этаж. Минуту ничего не происходит, потом раздаются крики, и в конце концов из окон извергается газ и блевотина тех, кто заперт внутри. Я вспоминаю, как счастливы мы были, увидев снег, и сопоставляю это счастье с теперешней паникой, локомотив сходит с рельс, спутанный клубок из гнутого железа и дымящихся легких, и его рев утихает, а Директор читает свою лекцию, лицо стало красным от возбуждения, он забылся своей властью, очко дрожит. Амбалы оттискивают нас назад, звук кашля потерялся в запахе блевотины. Когда Директор заканчивает свою тираду, мы уже, кажется, полчаса как стоим без звука, склонив головы, как будто мы прогульщики, и а потом нас снова запирают в камере.

Запах слезоточивого газа не выветривается, и мы распахиваем окна, ветер врывается в комнату, парни бродят вокруг, подбирают раскиданную одежду и застилают развороченные кровати. Какой-то гоблин бьет об стену своего братца-мартышку, плюет и попадает ему в нос, и тот начинает душить его, костяшки пальцев глубоко вдавливаются в дыхательное горло, и тут Папа оттаскивает задиру и заставляет этих двоих обняться, и они обнимаются, отводя глаза. Иисус говорит мне, что теперь нам придется очень нелегко. Наркотический порочный круг вот-вот разорвется. В корпусе Б больше не будет герондоса, и никто не принесет наркотики оставшимся несчастным наркоманам. И все остальные должны будут следить за ними. Директор считает, что проявил слишком много великодушия, но от расхлябанного поведения старых надзирателей его терпение лопнуло. Нам преподадут незабываемый урок, и заговорщиков, которые планировали бунт, отправят под суд, и там им вынесут приговор. Он говорит, что среди нас находится стукач, что он знает все, что мы делаем и о чем говорим, днем и ночью, и может, даже знает, о чем мы думаем. В конце концов, мы глупые люди. Удивительно глупые. Иисус говорит, что некоторые наши сокамерники настолько запутались, что, вероятно, считают, что Директор засел у них в мозгах и контролирует каждое их движение, хотя на самом деле он просто прикрывает свою задницу.

Нашу одежду разбросали и разорвали, и это символический жест, амбалы больше заинтересованы в наших парнях, нежели в их вещах, и мне становится страшно, меня отпускает только тогда, когда Бу-Бу достает из-под кровати свой дом, он садится и проводит рукой по стене, и в камере наступает покой, и парни подходят, чтобы осмотреть его постройку, кладут спички рядом с клеем, показывают на маленькие детали и сопоставляют их, представляя, как это будет выглядеть, когда он закончит, и дышать становится легче, и они спокойно стоят какое-то время, и это спокойствие неожиданно прерывается звонком на завтрак.

Дверь все еще заперта. Шеф стоит у ворот вместе с двумя старыми надзирателями, они принесли его котел, и четверо амбалов ухмыляются, глядя их ожидание, один из амбалов звонит в колокол во второй раз, парни орут, что дверь закрыта на засов, и Шеф сконфужен, он переговаривается с амбалом, у которого в руках колокол, а тот орет и потрясает колоколом у него перед носом. Котел до краев наполнен горячим молоком, самым сладким на свете снадобьем, и Шеф пытается войти в корпус и подняться к нам, но его отталкивают, приказывают ему стоять, где стоит, и осыпают оскорблениями, и мы видим, что Шеф стоит один над своим быстро стынущим молоком, и в конце концов ему приказывают уйти с двора.

Нас держат взаперти весь день, мы пропускаем обед, в конце концов ранним вечером нас выпускают. Шеф избегает встречаться с нами глазами, разливает порции, Папа в первый раз в жизни становится в очередь, кладет руку на плечо пухлощекого повара, окидывает амбалов цепким взглядом, а те пялятся друг на друга и предпринимают никаких действий. Мы сидим на уступе и поглощаем свою рыбу, и я быстро приканчиваю этот ужин, и теперь мне нечем заняться. Иисус вручает мне четки. Его сестра приходила на свидание и подарила их ему, но они ему не нужны. Я сжимаю в руках этот подарок, ощущаю кожей звенья цепочки, гладкий пластик. Я оборачиваю четки вокруг запястья, и тонкие кисточки ложатся на ладонь, и я начинаю перемещать эти четки, стараясь, чтобы они не проскакивали у меня между пальцев. Они тверже, чем кажутся. Теперь мои мысли сосредоточены на четках, а не на спичках Бу-Бу, и я забываю обо всем окружающем, я слушаю, как щелкают другие четки, и это снова напоминает мне поезд, едущий по городу, его остерегаются дети и собаки. В животе снова приступ голода, и я концентрируюсь на четках, и дрожь утихает, и я вспоминаю про свой счастливый талисман, лежащий в кармане, и меня накрывает щемящее чувство вины, я дотрагиваюсь до талисмана, и втягиваю в себя его вибрацию, и это выматывает меня вконец.

Три дня подряд двери распахиваются в шесть, и амбалы приходят по наши души, колотят нас своими дубинками, и весь корпус безмолвно выстраивается на середине двора, а сверху на нас направлен прожектор, за которым стоят грифы и стервятники, и это знак того, что мы все еще живы. Увели Милашку и Живчика, только Папа и Мясник, кажется, способны возглавить бунт, а они ничего не предпринимают. Иисус уверен, они ждут подходящего момента, намекает на то, что существует секретный план, согласно которому они возьмут тюрьму под свой контроль, но этому не суждено случиться. Если бы мы не были так изолированы, если бы мы были частью всего тюремного сообщества и имели бы связь с остальными корпусами, мы, вероятно, могли бы навести шухеру, но у психов нет никакой возможности поднять мятеж. Профессионалы, люди, способные сделать холодный подсчет, люди с аналитическим складом, которые могут разработать план и остаться непричастными, живут легкой жизнью в корпусе А, забавляются, и их не интересует политика тюрьмы. У нас нет таких людей. Директор знает, что парни из корпуса Б способны действовать только в состоянии аффекта, и это будет страшно, и он дал нам послабление, а потом выпал снег, а потом он устроил жесткая. И мы обессилены и неспособны на борьбу, и только иногда по ночам случаются редкие драки. У скина кровоподтек, а у нарка — колотая рана, а амбалов не волнует, кто из нас виноват. На днях эти новоиспеченные задиры принесли свежий героин, дорогущую гадость, которая по карману только паре-тройке богачей.