Пьер Гийота - Могила для 500000 солдат

Ксантрай пятится к двери, выходит в сад, ползет на четвереньках к псарне, перелезает через ограду; разбуженные, сбившиеся в кучу собаки рычат, он ощущает на плечах их горячее дыхание; он пробирается в конуру собачьего сторожа, тот, пьяный, лежит на пороге, Ксантрай спотыкается об его тело, гасит свечу и ложится на тюфяк; посреди ночи сторож будит его: «Завтра они посылают меня на военную подготовку, они хотят призвать нас в армию, десять государственных рабов на одного свободного. Я уезжаю сегодня утром. Они поставят нас во вторую линию. Ни отступить, ни сбежать. Не спи, смотри на меня, говори со мной. Моя жена и дети прячутся в городе. Вчера дети социального комиссара заставили меня пить, я блевал на ирисы, они стояли перед входом в конуру, не пускали меня. Я видел, как один из моих детей проходил по переулку, он катил бочонок с навозом, его впалые голые плечи почернели от оглобель…

Собаки воют, в утреннем сумраке бряцают ружья. Я, Тивэ, третий сын ветра, работаю на гражданской почте, я сортирую письма, мои ноги прикованы к столу; с самого утра я стою в углу центрального зала; свободные люди отправляют телеграммы; серебряное кольцо в моей губе кровоточит, ноги трясутся, кровь блестит; в полдень молодая служащая, свободная, приносит котелок, в котором смешаны куски хлеба, недоваренное мясо, зерна овса и печенье; она ставит котелок на кафель, я опускаюсь на корточки и ем; она стоит и смотрит, потом присаживается на угол стола:

— Кем ты был, когда был свободным? Я молчу.

— Я свободна уже год.

Я поднимаю глаза и вижу на ее губе отметину от кольца.

— Уже год, посмотри.

Она задирает платье, трогает пальцем колено, исполосованное рубцами.

— Моя хозяйка заставляла меня ползать на коленях по битому стеклу. Она отдавала меня своим любовникам, чтобы они продолжали ходить к ней.

Она расстегивает ворот платья: на ее плечах, на горле, на грудях видны следы зубов.

— Этим утром они отобрали в семьях рабов тысячу младенцев для собак, которых вечером отправляют на задание; псарня и все вокруг нее залиты кровью, повсюду лоскуты мяса, кровью окрашена земля, кровью пропитан воздух. У рабов будут отнимать продукты, чтобы кормить солдат и собак; рабы будут есть только траву и грибы из леса. У тебя ссадина на затылке, хочешь, я тебя перевяжу?

— Не надо, они все равно сдерут повязку. Это комиссар: сегодня утром, когда он брился, я опоздал принести тазик с теплой водой.

— Когда ты станешь свободным, твои раны затянутся, и ты забудешь о побоях. У меня есть маленькая комната с другой стороны порта. Мой брат еще раб, я выплачиваю деньги за его освобождение. Уже четыре года я не вижу его чистого лица: он работает в угольной шахте, его тело всегда черно, глаза изъедены угольной пылью: когда его бьют, из них сочится черная кровь. Ешь, не смотри на меня, не улыбайся мне.

Я ем, смотрю на то, что ем, я не имею права смотреть на жизнь, на свободных зверей; если я встречусь глазами с глазами свободного человека, я буду избит до крови, а этот свободный человек может убить меня одним ударом ноги; каждую ночь мои плечи пухнут; я сплю в почтовом фургоне; телеграфисты рвут письма, а доносят на меня, они вынимают из карманов фотографии голых женщин и трут ими по моим губам, я молчу, не двигаюсь, они опрокидывают меня на мешки с письмами, трут фотографии о мои джинсы в паху, они щиплют кольцо в моей губе, дергают за него, на их ладони брызжет кровь, они бьют меня, катают мою голову по залитым кровью письмам, потом они убегают, хватают девушек в переулках, затаскивают их в подвалы; они перерезают горло беглому рабу, его одинокий крик нарушает кровавые сны загнанных в склад и спящих стоя рабов, заспанный игрок открывает окно казино и зевает, наклонив дрожащую голову. Все свободные женщины ласкают меня, выходя из телефонных кабин, их руки скользят по моим бедрам, их глаза опускаются на мой живот, поднимаются к груди, они суют в мой карман деньги, адреса, непристойные записки. Чтобы увидеть, как меня, голого, хлещут кнутом, как я истекаю потом и кровью, они доносят на меня. Священники проповедуют рабам, перевязывают их раны, чтобы усыпить бунт…

Дежурный офицер открывает дверь в погреб.

Тивэ поворачивается спиной к стене, не прикрыв бедер; офицер опускает глаза:

— Генерал придет поговорить с вами ближе к полу дню. Оденьтесь и умойтесь.

Тивэ опускает голову на плечо, опускает глаза; офицер оглядывает пол, кровать, грязные ступни Тивэ. Тивэ, прикрыв глаза, смотрит на разглядывающего его молодого офицера, он улыбается его удивлению, его смятению; губы молодого человека красны, полны, никакого следа от кольца; офицер тихонько выходит, часовой закрывает решетку, потом дверь, на его губах — следы кофейной пенки:

— Море сегодня спокойно, ожидают прибытие пятнадцатого артдивизиона. Одни новобранцы.

Тивэ открывает глаза, тянется к солнцу.

Солдаты идут на построение. Плещут знамена, подошвы трутся о землю; потом, внезапно, крики, споры, удары кулаков о бедра и груди; взвод Тивэ возвращается в казарму. Солдаты ложатся на тюфяки, достают комиксы, командир ходит между кроватей, бьет по бедрам, тянет за руки:

— Вставайте, убийцы, вы нужны генералу.

— Пусть освободит Тивэ, и мы будем его слушаться.

Солдаты крутятся на кроватях; на полу валяются смятые, грязные обрывки комиксов: заспанные солдаты приносят их на подошвах из уборной после сиесты; командир гладит висящие на кроватях каски, покачивает прозрачные мешочки, куда солдаты складывают отрезанные уши и пальцы убитых повстанцев; насосавшиеся крови клопы падают с верхних тюфяков и из блестящих волос; солдаты читают, засунув ладони между ног и мечтательно теребя члены, руки, держащие комиксы, подняты вверх.

Генерал сказал: если они сейчас же выйдут, отведи их вечером на пляж.

— Сволочь, сволочь, потаскун.

Виннету встает с кровати, командир хватает его за ремень:

— Ты, скажи им: «Генерал нуждается в вас, он позволил вам вечером искупаться».

Виннету высвобождается, он копается в своем мешке под матрасом, вынимает из него череп, еще свежий: в полостях, между челюстями, видны полоски высохшего мяса.

Виннету снова ложится на тюфяк, кладет череп себе на живот, поворачивает его, играет челюстями; полуприкрыв ресницы, он поднимает череп над головой, смотрит на него, двигает челюстью; командир уходит, хлопнув дверью; генерал работает в своем кабинете, подписывает смертные приговоры, отпуска, рапорты интендантов, боевые донесения, он говорит по телефону с главным штабом метрополии, он слышит треск телефонной станции Экбатана, крики, ругань телефонистов, шум с кухни и журчание воды в туалете.

— Господин генерал, десантники отказываются повиноваться.