Пьер Гийота - Могила для 500000 солдат

— Мой бедный малыш, как ты умудряешься все время ходить грязным?

Она подтягивает за пояс синие вельветовые штанишки и отряхивает с них грязь.

— Мама, почему вы меня не бросили?

Повстанцы живут в пещерах. По ночам они спускаются в деревни, хлопают двери, тявкают собаки. Посреди деревни, на насыпной площадке, возвышает свои стены из бамбука и глины пехотный блок-пост. Часовой ходит по галерее, вздрагивая от выкриков, вслушиваясь в скрип петель, лай собак, шелест фруктовых садов; борясь со сном, он гладит приклад винтовки; ремень давит на плечо. Лицо и гимнастерка солдата хранят еще запахи мест, пройденных за время ночного рейда; колючки, комки грязи, смешанной с останками москитов и пыльцой болотных цветов, налипли на гимнастерку, забились между сапогами и тканью брюк. Осенью солдаты лакомятся диким виноградом, губы и щеки часовых становятся фиолетовыми, карманы оттопырены от плодов инжира и виноградных кистей, сок раздавленных плодов просачивается через ткань и течет по груди и бедрам, рисуя вокруг ремня кольцо из сахара и грязи, тающее от пота объятий. Солдаты, впервые заступающие на пост, удивляются, не увидев иного света, кроме лунного. По ночам Энаменас закрывает дороги и двери. Часовые бдят над пустыней: не видно блуждающих огней меж дерев, исчезающих, появляющихся спустя какое — то время дальше или ближе, слабых сдержанных огоньков, как свет из-под вертушки подрывника, что — то среднее между выстрелом и лучом карманного фонарика. Лишь несколько клочков предутреннего тумана, несколько дымков, поднимающихся от сожженных деревень, да ломоть луны. На равнине, на склонах холмов, среди куч мусора, плачут шакалы: они разрывают забытые могильники, вытаскивают трупы людей и зверей; к утру полуистлевшие трупы — месиво из плоти и грязи — валяются вдоль дорог, у стен домов; птицы, забравшись внутрь, разгребают эти груды, и они дрожат, покрытые росой. Если ночью шакалы молчат — значит, повстанцы близко. И солдаты не могут уснуть; в полусне некоторые прикрывают рукой гениталии. Они скапливаются на галерее, окружают приободрившегося часового, похлопывают его по плечу, переругиваясь вполголоса. В глубине галереи слышны позывные, частая дробь морзянки; в свете ламп передатчика, среди цветных проводков, видна жирная ладонь радиста, крутящая затертые ручки. На столе, в луже черного кофе, плавают москиты, кусок черного хлеба, изъеденный червями, облепили мухи; пыльца с крыл ночных бабочек сыпется на голые плечи радиста, на его мышцы, двигающиеся под кожей в такт отбиваемой морзянке. На стене — фотографии голых женщин: руки, ноги, колени черны от прикосновений солдатских членов. На постели радиста спит, подрагивая лапками, черный с рыжими пятнами щенок. По земляному полу ползают тараканы, щекоча босые ноги радиста. Он положил микрофон и карандаш, наушники сползли на шею; он привстает и снова садится, поджав под себя ноги; пришло сообщение, он поворачивается на табурете, шорты, натянувшись, трещат по швам на его бедрах:

— Ребята, работенка на завтра… Бебе, твой транзистор прибыл на КПП, почтарь привезет его послезавтра, но он хочет оставить себе упаковку.

Приходит заря, птицы, взлетая с деревьев, криками разгоняют мрак. Одинокий часовой, прислонившись к сочащейся светом стене, облегченно переводит дух.

Молодые повстанцы, сытые, спокойные, с размягченными членами, взбираются на вершины, на горные плато; они спешат из тумана в туман, из тени в тень. Они осматривают пещеры и переваливают через хребты, чтобы присмотреть место для новых вылазок. Они могут пройти шестьдесят километров в день. Они прячутся в заброшенных домах, в высохших колодцах, на деревьях, в стадах домашнего скота. Солдаты выкуривают их из пещер, потом нацеливают свои винтовки в глубину провала, неподвижно склонив голову на плечо; засыпанные пеплом щеки рассекает улыбка. Потом, к середине дня, они вдруг начинают свистеть, кричать, задыхаясь, сбивать ударами прикладов кактусы; они срезают кинжалами агавы и швыряют в пещеры камни. Над ними грохочет обвал, огромные глыбы отделяются от скалы и скатываются в пропасть. Облака кружатся вокруг вершин. Птицы и цикады смолкли.

— Обед.

Они присаживаются на скошенную траву. Двоих часовых все же оставили у входа в лаз. Солдаты достают рыбные консервы и сухари. Радист увеличил громкость приемника в джипе и подсел к солдатам. Вскоре и Крейзи Хорс присел, поджав под себя ноги. Солнце подсушивает его открытую светлую шевелюру и винные пятна на его груди. Крейзи Хорс отдирает консервный нож, приклеившийся к карману гимнастерки, открывает банку, натыкает выструганной из щепки вилкой студенистую рыбку, кладет на сухарь; радист берет его и заглатывает целиком. Крейзи Хорс прикладывается губами к ржавым краям банки, запрокидывает голову и пьет масло; масло течет по его подбородку, по шее, приклеивает майку к груди; синий ветер развевает пряди волос у него на лбу и над ушами. Командир взвода, низкорослый, рябой, похожий на разорителя птичьих гнезд, срывает стебель бамбука и бьет им по затылку Крейзи Хорса; тот, поперхнувшись, выплевывает масло себе на колени. Командир подобным же образом изводит других солдат: щекочет их тростинкой под мышками, за поясом, за ушами, меж бедер, по босым ступням. Крейзи Хорс с набитым брюхом лежит, раскинув ноги, на камушках и мучительно думает о бабах, его член горяч от солнца, в коленях — истома от выпитого пива; сперма брызнула, растеклась по ляжкам и ниже, колени дрожат; радист кладет ладонь ему на бедро, там, где сперма приклеила к коже пятнистую ткань, колено Крейзи Хорса вздрогнуло и затихло; солдаты ржут, Крейзи Хорс перевалился на живот, но к его мокрому заду прилипла земля, командир колет его своей бамбуковой пикой. Крейзи Хорс залился краской, уткнувшись лицом в гальку. На кончиках его волос блестят мельчайшие капельки пота; радист поглаживает его по плечу. От сырых крыш, нагретых солнцем, поднимается пар. Солдаты, воткнув кинжалы в землю, вытирают масляные губы, дремлют, прислонившись головами к горячим шинам командирского автомобиля; железные ленты на открытых ящиках с динамитом блестят на солнце. Командир, завалившись на руль, спит, в его пальцах подрагивает бамбуковый стебель. Две синие с золотом птицы пикируют на раскаленный капот, самец, преследуя самку, прижимает ее к ветровому стеклу, покрывает ее. Ослепленные часовые всматриваются в язычок пламени лампы, оставленной во мраке пещеры; над ними летают большие бело — фиолетовые бабочки. Пыльца с крыльев сыпется на пересохшие губы часовых.

…Крейзи Хорс — ребенок, он бежит босиком по гранитным валунам; от росы и моросящего дождя овчина, накинутая на его плечи, намокла. Он бежит вприпрыжку, его стадо, ломая еловые ветки, топчет хвою, поддевает рогами стволы и пни; в долине поток заливает луга, уносит гнезда зимородков. Ройон, его брат, споткнулся о колючую проволоку, его волосы усыпаны лепестками фиалок, руки и ноги содраны в кровь иглами шиповника. Их отец копает мокрую после дождя землю на электрифицированной ферме, расположенной выше, на южном склоне Парнаса. Ройон наскакивает на Крейзи Хорса, опрокидывает его в высокую траву. Они схватились, сбивая руками и ногами стебли наперстянки; они борются в испарениях ядовитой травы. Ройон своими сапогами вдавил в землю босые ноги брата, свирель в заднем кармане шортов Крейзи Хорса трещит и ломается. Крейзи Хорс кричит, перекатывается на бок, сдавливает пальцами шею Ройона. Оба мальчика, обнявшись, скатываются по склону до большого камня. Крейзи Хорс царапает ногтями щеки и уши брата. После Ройон целует в губы Крейзи Хорса, пускающего слюни, плачущего и смеющегося одновременно. Ройон прижимается коленом к паху Крейзи Хорса. Вечером Ройон, встав из-за стола с лоснящимися от супа губами, идет в кладовку; Крейзи Хорс, нагнувшись у шкафа, подставляет брату спину, тот, забравшись на нее, тянет руку к стоящей на антресоли коробке с пулями, его горло прижато к острому краю антресоли; его ноги скользят по плечам Крейзи Хорса. Шкаф наклоняется, падает на мальчиков, антресоль разрезает горло Ройона; опорожненные полки не дают шкафу упасть; лицо Крейзи Хорса распорото ножами и серпами, его колени придавлены шкафом, он стонет, его голову в шкафу, словно рой ос, облепили гвозди; их братья поднимают шкаф, вынимают из-под него тело Ройона, разбрасывая руками рассыпанную муку; Крейзи Хорс ползет по полу, братья оттесняют мать к двери; мука осыпается на перерезанное горло и липкие от супа губы Ройона, его рот наполнен кровью; мать кричит, Крейзи Хорс подползает к ней, хватает ее за ноги, кусает их, омывает их слезами. Отец уходит с фермы, он бежит по залитым лунным светом скалам, покрытым блестящим льдом, спотыкается о корни деревьев, подбородком пропахивая глину. В деревне школьники в пелеринках бегут со всех ног. Врач усадил своего сына на кухне, он поднимается в комнату умирающего Района. Мать лежит ничком на его теле, она целует его губы, меж зубов мальчика стекает красная слюна, мать ее пьет, мальчик хрипит, его голова скатывается по подушке, мать целует его обсыпанные мукой волосы, вцепившись в его тело, закрыв его целиком; отец пытается поднять ее за плечи, она держится за волосы Ройона, братья поднимают ее, усаживают в алькове, врач склоняется над Ройоном, мальчик, выпустив изо рта струю крови, умирает. На кухне бабушка Крейзи Хорса, губы плотно сжаты, кутает его в пелеринку одного из братьев, заваривает ему чай; лицо, руки, колени, живот Крейзи Хорса покрыты черной запекшейся кровью, слезы на его глазах и щеках высохли, он весь дрожит, зубы стучат о край чашки. Наверху мать, издав протяжный крик, падает на пол алькова; отец и братья стонут, стоя на коленях у кровати; Крейзи Хорс вздрагивает, роняет чашку, прячет лицо в пелерину; сын доктора опустил голову на упертые в колени руки, бабушка поднимает его, двигает стул к печке, мальчик садится вновь, его развязанный шарф свешивается между ног; отблески углей ложатся на его синие бархатные штанишки. Наверху крики прекратились. Спускается врач, его бледное лицо увлажнилось от пота, он обнимает Крейзи Хорса за плечи, мальчик высвобождает руки из-под пелерины, он хватает руку доктора и целует ее разбитыми губами. Врач, сидя за столом, пишет. Спускается отец, встает за спиной доктора. Крейзи Хорс пятится к угольному ящику, врач с сыном уходят, отец освещает фонарем дорогу. Склонившись к дверце автомобиля, он рыдает; доктор жмет ему руку; по дороге ветки дрока чиркают по кузову машины: