Ричард Бротиган - Рыбалка в Америке

После развода Пард приехал в Аризону и устроился в газету сначала репортером, потом редактором. Он торчал в кабаках Начо, городишки на мексиканской границе, пил мескаль–триунфо [38] Мексиканская водка из сока алоэ. играл в карты и дырявил из пистолета крышу своего дома.

Пард рассказывал, как однажды в Начо он проснулся утром — с бодуна, с разбитой рожей и звенящей головой. Один из его друзей сидел за столом над бутылкой виски.

Пард дотянулся до лежавшего на стуле пистолета, прицелился в бутылку и выстрелил. Друг покрылся битым стеклом, кровью и виски.

— Ты что, охуел? — спросил его друг.

Сейчас Парду уже под сорок, и он работает в типографии за $1.35 в час. Типография авангардистская. В ней печатают поэзию и экспериментальную прозу. Пард получает $1.35 за то, что управляется с линотипом. Вообще–то, это нелегкая задача — найти линотиписта за $1.35 в час, разве только в Гонконге или в Албании.

Иногда он приходит на работу и узнает, что в типографии кончился свинец. Его покупают, как мыло — по одному–два бруска.

Подружка Парда — еврейка. Двадцать четыре года; она недавно выкарабкалась из тяжелого гепатита, а сейчас дразнит Парда тем, что ее обнаженные фотографии скоро могут появиться в «Плейбое».

— Подумаешь, какая ерунда, — говорит она. — Если карточки напечатают, мои сиськи увидят всего–то 12,000,000 мужчин.

Подружку это ужасно смешит. У ее родителей водятся деньги. Она сидит в калифорнийских кустах, а отец из Нью–Йорка ей платит зарплату.

Кормимся мы очень забавной пищей, а о питье и говорить нечего: индюшатина, французский портвейн, сосиски, арбузы, куриные ноги, фрикадельки из лосося, мороженый фруктовый сок, портвейн «Христианские Братья», ржаной хлеб, дыни, куриные ноги, салат, сыр — спирт, жратва и куриные ноги.

Куриные ноги?

Мы читаем «Дневник вора» [39] «Дневник вора» — роман Жана Жене (1910–1986) «И поджег свой дом» [40] «И поджег этот дом» — роман Уильяма Стайрона (р. 1925) «Нагой обед» [41] «Нагой обед» — роман Уильяма Берроуза (1914–1997) и Краффта–Эбинга [42] Барон Ричард фон Краффт–Эбинг (1840 — 1902) — немецко–австрийский невролог и психопатолог. Краффта–Эбинга мы читаем вслух и заедаем крафтовскими [43] Фирма, выпускающая замороженные обеды. обедами.

«Однажды утром жители небольшого португальского городка увидели, как их мэр катит в направлении муниципалитета тележку, нагруженную половыми органами. Он был из плохой семьи. Из заднего кармана брюк у него торчала женская туфля, которая пролежала там целую ночь». Такие цитаты заставляют нас хохотать во все горло.

Хозяйка домика вернется только осенью. Лето она проводит в Европе. Вернувшись, она будет приезжать сюда раз в неделю — в субботу. И никогда не останется ночевать, потому что чего–то боится. Есть в домике что–то такое, что нагоняет на нее страх.

Пард с подружкой спят в комнате, малышка в подвале, а мы на воздухе под яблоней: просыпаемся с первым лучом — посмотреть, как он поднимается над сан–францисской бухтой, засыпаем опять, снова просыпаемся на этот раз для того, чтобы могли произойти странные вещи, засыпаем еще раз уже после того, как они происходят, и просыпаемся вновь — посмотреть, как солнце выходит из бухты.

Потом мы опять засыпаем, а солнце час за часом поднимается все выше и выше, путаясь в ветвях эвкалипта, который растет на холме и заслоняет нас своей тенью. И только когда солнце оказывается над верхушкой дерева, мы просыпаемся окончательно.

Мы идем в домик, где начинался двухчасовый хохот, который мы почему–то называем завтраком. Мы сидим кружком и очень медленно приводим себя в чувство, обращаясь с собой как с хрупким фарфором, потом наконец, допиваем последнюю чашку последней чашки последней чашки кофе, после чего наступает время подумать об обеде или отправиться на Фэрфакс в «Гудвилл» [44] Название сети магазинов, торгующих подержанными вещами.

Так мы и живем в калифорнийских кустах над Мельничной Долиной. И если бы не эвкалипт, могли бы разглядывать сверху местную главную улицу. Машину пришлось поставить в сотне ярдов от домика и ходить к ней по темной, как туннель, тропинке.

Если бы все немцы, которых Пард застрелил во время войны из пулемета, вдруг выстроились в своих мундирах вокруг домика, мы бы, наверное, занервничали.

По тропинке сквозит теплый и сладкий черничный запах, а у мертвого неотмщенного дерева, словно мост перегородившего тропу, собираются перепела. Иногда, проходя по тропе, я пугаю перепелов. Не специально — просто, когда я иду, они поднимаются в воздух. Очень красивые птицы. Паруса–крылья уносят их на холм.

О, так вот кто рожден для счастья! Существо, что вырыватся из шотландского ракитника и поднимается над перевернутой вверх колесами машиной, ржавой среди желтой травы. Вот это, с серыми крыльями.

Две недели тому назад на рассвете я спал как обычно под яблоней и вдруг услышал, что ко мне рвется лай собаки и стук копыт. Конец света? Вторжение русских на оленьих ногах?

Я открыл глаза и увидел, как прямо на меня несется олень. Это был самец с огромными рогами. За ним гналась полицейская овчарка.

Рравваффак! Шшшшпамхпамхпамхпамхпамхпамх! ПАМХ! ПАМХ!

Олень не собирался сворачивать. Он бежал, хотя с тех пор, как он меня увидел, прошла секунда или две.

Рравваффак! Шшшшпамхпамхпамхпамхпамхпамх! ПАМХ! ПАМХ!

Когда он пролетал мимо, я мог протянуть руку и коснуться его шкуры.

Олень обогнул дом, описал дугу вокруг туалета, собака не отставала. Они скрылись на противоположной стороне холма, оставив на траве и кустах развевающиеся ленты туалетной бумаги.

Потом появилась самка. Она бежала в том же направлении, но гораздо медленнее. Наверное, у нее в голове росла клубника.

— Эй! — закричал я. — Стоп! Хватит! Я не продаю газеты!

Олениха остановилась в двадцати пяти футах от меня и свернула за эвкалипт.

С тех пор они приходят каждое утро. Я просыпаюсь за минуту до их появления. Я просыпаюсь, чтобы их встретить — так же, как раньше я встречал рассвет. Точно зная, что они уже в пути.

Последний день осени выпал на субботу, и в церкви святого Франциска устроили фестиваль. Было жарко, и чертово колесо поворачивалось в воздухе, словно термометр, согнутый в окружность и наделенный музыкальным слухом.

Все это вместе относило нас в прошлое — в то время, когда была зачата наша дочь. Мы тогда только переехали на новую квартиру, и там еще не успели подвести свет. Нас окружали нераспакованные коробки с вещами, а свеча горела в блюдце так, словно в него налили молока. Тогда мы это и сделали, и до сих пор уверены, что правильно.