Герард Реве - Тихий друг

Ну, а одет он был… Конечно, видавшая виды солдатская форма подошла бы ему, но единственный наряд, который смотрелся на нем достойно и передавал его двойственную природу человекобога, — это, по мнению Спермана, форма следопыта, точнее римско-католических морских разведчиков. Порой лишь Бог и римско-католические разведчики являлись для Спермана единственной правдой на земле. Видимо, двойственная природа формы морских разведчиков повлияла на мистическое видение: почти развратные короткие штанишки и украшенная многими кисточками блядская курточка.

(Уже много лет подряд Спермана волей-неволей тянуло к римско-католической вере. И если когда-то он обратится в эту веру, станет ее последователем, то любовь к форме католических морских разведчиков наверняка сыграет в этом не последнюю роль.)

Нет: в эту встречу, буквально за несколько минут, Сперману пришлось признать, что мальчик нисколько не похож на его, Спермана, Мирового Принца и Героя его Мечты, за исключением того, что он, несомненно, обожает свою мамочку.

Да, он был красив, но выглядел так странно! Сперман не припоминал, чтобы ему встречались такого рода мальчики. А тут он вынул другую руку из кармана, обнажив запястье, и Сперман увидел, что на этой руке у него было тоже несколько браслетов и, по меньшей мере, четыре кольца… А ногти… Сперман не был уверен, но ему показалось, что и ногти накрашены, хотя, может, блестели сами по себе. А на пальцах ног?.. Сперман осторожно бросил внимательный взгляд вниз: да, и ногти на голых пальчиках его ног предавали себя серо-голубым блеском, так что и они, должно быть, накрашены…

И все же… Он выглядел странно, но ведь не отталкивающе? Он такой еще ребенок и, кто знает, может, очень ласковый… Сперман попытался представить его без украшений и макияжа, а вслед, конечно, и без одежды. «Ты имеешь в виду, голым» — поправил он себя. Он будет милым, беззащитным, преданным братом в любви, разве нет?.. Сперман старался не поддаваться этому опьянению чувственной нежности: может, мальчик — просто бесхарактерная уличная шлюшка? Сперман очень плохо разбирался в людях. Вообще-то, он был чуждым миру, довольно подозрительным человеком, который чаще воздерживался или отказывался от любви, чем принимал ее, и все из-за сомнений.

Между тем, пора принять решение. Во всем смятении и опьянении Сперман знал одно: он позовет мальчика к себе, наверх.

Зачем он вышел? Ах, да, купить бутылку женевера. И что теперь? Взять мальчика с собой в винную лавку? Правда, в магазине, где частенько и с удовольствием сплетничают, Сперману будет стыдно за то, как мальчик выглядит. Попросить подождать у входа? Это будет еще подозрительней.

— Да, вот здесь я живу, — сказал он очень деловым тоном. — Зайдешь?

Они подошли к двери, но она оказалась закрытой: кто-то захлопнул. Сперман машинально пошарил в карманах. Ну да, точно: ключи остались дома. Он вспотел.

В доме, кроме него, жильцов не было, и единственная надежда была на мастерскую на первом этаже. Хозяин, который за компанию с двумя швеями пытался выжить посреди непонятных, пахнущих пыльным теплом машин, был замечательнейшим парнем, но боялся всего на свете: воров, отчуждения собственности, взлома, незнакомых посетителей, газетчиков, но пуще всего — пожара. Удивительно, подумал Сперман, что при этом он держит дверь приоткрытой, но ведь в каждом человеке кроются противоречия.

Если Сперман позвонит ему, придется выслушать хриплый, крадущий время бессмысленный монолог, но он понимал, что другого выхода нет. Он позвонил в мастерскую, и дверь открылась.

— Иди вперед, — прошептал он мальчику, — на самый верх, пока лестница не кончится.

— Спасибо большое, господин Стапперс, — прокричал Сперман, увидев на лестничной площадке хозяина, рано поседевшего от забот и страхов. — Вот же дурень — забыл ключи. Слава богу, вы дома.

Мальчик шел впереди и проворно дошагал до второго этажа. Сперман следовал за ним, а на сердце у него становилось тяжело — к добру ли задуманное им?

— Этот человек с вами? — поинтересовался господин Стапперс, когда Сперман тоже дошел до второго этажа, а мальчик, судя по шлепающим сандалиям, был уже у квартиры Спермана.

— Да, все в порядке, — ответил Сперман, запинаясь и краснея.

Что за вздор: разве он сам себе не хозяин?

— Я просто так спросил, — извинился господин Стапперс.

Неужели он все понял?

— Чего только не услышишь в наше время.

— Это точно, — поддакнул Сперман, — стоит только газету открыть…

«Да, — подумал он, — и что еще тут скажешь?»

— Хорошо, конечно, быть в курсе событий, — продолжал он, с отвращением слыша собственные слова, — но, знаете, я иногда предпочитаю газет не читать, а то такие сумасшедшие вещи вокруг происходят.

Сперман слышал, как наверху в доме раздавалось тихое ритмичное поскрипывание — мальчик нетерпеливо переступал со ступеньки на ступеньку. Или он выбивал чечетку?

— Я хотел вас кое о чем спросить, — начал господин Стапперс.

О чем? Попросить не приводить больше домой разукрашенных мальчиков?

— Конечно, господин Стапперс, — с готовностью ответил Сперман.

— Когда вы выходите, я имею в виду, уходите из дома, — начал господин Стапперс умоляющим и заклинающим тоном, — вы все выключаете?

— Я никогда об этом не забываю, — отозвался Сперман.

«Мне сильно повезет, — подумал Сперман, — если этот разговор когда-нибудь кончится».

— Уходя, всегда проверяю, выключен ли газ. Если в кухню светит солнце, пламя не всегда заметишь.

— Электрический рефлектор — это так опасно, — дополнил господин Стапперс свою молитву.

— Я всегда все выключаю, — поклялся Сперман, — и проверяю, перекрыт ли основной кран. А если уезжаю на некоторое время, то выключаю все из розеток. В старом доме никогда не угадаешь.

Господин Стапперс, казалось, несколько успокоился: его страх перед всем возможным, перед всем, что могло случиться, не прошел, но ненадолго утих.

— Хорошая погода, не правда ли? — сказал он примирительно.

— Да, удивительно тепло, — признал Сперман. — Почти не нужно топить.

Воспользовавшись паузой, он попрощался и поспешил наверх.

Неизвестно, что за странные звуки слышал Сперман: поднявшись на свой этаж, он увидел, что мальчик вовсе не выбивает чечетку, а спокойно ждет у двери, прислонившись плечом к стене. Вполне возможно, подумал Сперман, что он перенял эту позу из фильма про праздношатающуюся молодежь. Даже если мальчик и не стремился произвести впечатление, все равно эта поза ему великолепно подходила. Безотрадный дневной свет, падающий сквозь стеклянный купол над лестничной площадкой, придавал картине зловещую роскошь. Нет, убедился Сперман: мальчишка задумал что-то скверное, и ничем хорошим это не кончится. Но не мог же он теперь сказать, что у него возникло плохое предчувствие и что «в общих интересах лучше распрощаться». Страсть и жадность кипели в сердце Спермана, но в игру вмешивалось кое-что еще, хотя это, скорее всего, ничего не изменит. Разве он уже не влюбился в мальчика? Судьба проложила их путь, и возврата не было.