Ольга Фомина - Я решил стать женщиной

Приехал Аслан с Аликом. Аслан стилист, скажу даже суперстилист. Работали мы и со многими другими его коллегами на протяжении продолжительной и очень активной своей рабочей жизни. Многие выёбывались больше, прямо лезли из кожи вон, «растопыривая пальцы» и разводя перед честным народом понты, но были хуже, во много крат хуже. Аслан с Аликом моднющие всегда, обращающие внимание на себя в любом месте и заставляющие на себя обернуться и подивиться будущей моде:, будущей потому, что были они немного впереди планеты всей или, если выразиться скромнее, подавляющего большинства тусующейся модной части населения города Москвы.

Мы бледными мышками на их фоне находились в кадре. Зачем? Потом, просматривая кассету, наше присутствие в этом фильме у всех вызывало недоумение: Да, мы действительно проснулись, я ехала на машине, Катя в своей самой боевой раскраске чистила зубы. Выглядели мы при этом напуганными и пришибленными пыльным мешком из-за угла. Много внимания было уделено машине, её сняли со всех сторон и неоднократно — я еду; я выхожу из машины; сажусь; мою, поливая из шланга; копаюсь в багажнике: Зачем?

И: в фильм врываются настоящие герои, модные и современные, красивые и знающие, что с нами делать, безнадёжно невзрачными и растеряно озирающимися по сторонам перед объективом камеры.

Мы большой компанией смотрели на даче отснятый фильм, как бы премьера, и истерически смеялись до слез. На меня еле-еле одели привезенный Асланом корсет, они с Аликом так его затянули, что чуть не вылезли мои кишки наружу. Черное вечернее платье одели, как длинную юбку: Туфли на огромной шпильке: На мою голову выдавили большой тюбик геля для фиксации волос, и Аслан сделал на ней прилипшими волнами прическу, окружив её чёрными перьями, — а-ля «Вера Холодная». Макияж под стать этому образу — черные круги под глазами, то ли холера, то ли по роже надавали: Я посмотрела тогда в зеркало: — творчески, креативно, концептуально, называй это как хочешь, но выглядела я абсолютной страхолюдиной. Голова и особенно лицо выделилось:, и без того большое, оно увеличилось в два: нет в три раза оно раздулось из-под перьев! Корсет тисками сдавил мою грудь и живот, выдавливая моё содержимое в две свои стороны, живот заболел тут же, и стойкая колика отразилась на моем лице с синяками: Кате тоже не повезло. Ей приклеили бороду, одели сюртук и цилиндр, — настоящий мужик, только очень маленький и очень мудаковатый. Ну, а что делать? Менять было что-то уже поздно, я плюнула на возможно упущенную свою красоту в этом фильме, смирилась и не возникала. Мы встали вместе — огромная «Вера холодная» из страны Гулливеров и маленький бородатый мудак в цилиндре. Ради этого снимался фильм?: несколько месяцев?

Очень удачно мы опять начали ремонт в студии, точнее продолжили. Студия имела семиметровые потолки. В предыдущий ремонт с помощью украинских рабочих, мы «разбили» половину ее площади на два уровня. Наверху у нас находилась офисная часть и кухня, а внизу мы снимали. Теперь мы хотели по всему периметру сделать узкий балкон, чтобы сваливать туда остающееся от съемок барахло — декорации и всякую другую ерунду. Денег не было.

— Ну, может быть, ты хотя бы частично сделаешь что-то сама, — произнесла Катя с надеждой, что балкон появиться сам или только моими строительными усилиями.

— А как ты себе это представляешь? Здесь надо неделю кувалдой долбить, вбивать куски арматуры в стену, а потом к ним все приваривать.

— Но ведь сварка у нас есть, — с укоризной сказала Катя.

— А ты думаешь, я умею варить? Я варила один раз в армии, и то мне было просто интересно попробовать. Так ткнула пару раз электродом, посмотрела на огонек и пошла дальше, — вспомнила я свой действительно один-единственный подобный опыт:.

Что-то сваривал рядовой Романов из моего взвода, он вообще был мастером на все руки, одну из них отрезало у него чуть позже циркулярной пилой, и мастером на все руки он быть перестал: и его комиссовали. Отрезало руку ему потому, что больше других он умел и поэтому больше других работал. Бездельникам ничего не отрезало. Ефрейтор Юлдашев только один раз дал по яйцам тупому хохлу Колесникову, было их два брата-акробата, два близнеца, один тупее другого. Тоже было ЧП во всей нашей костромской ракетной дивизии, с отбитыми яйцами того тоже чуть не комиссовали. А тогда я остановилась возле Романова, щурясь на сверкающую голубым электрическую дугу. «Ну-ка, отойди». Я одела маску, ткнула электродом в абсолютную за маской черноту: и тут же прожгла дырку в стратегически чрезвычайно важной для нашей части какой-то гнилой трубе. «Ой! Я, по-моему, мимо!» — не очень виновато оценила я свою работу. «Ничего, товарищ сержант, заварю дырочку». «Извини, Романов», — я пожала плечами, сморкнулась в сторону, повошкалась здесь и там, помытая хозяйственным мылом аж целую неделю назад: и пошла дальше осматривать, вверенный мне государством объект.

— Попробуй еще разок, — Катя томно развалилась на диване, нога на ногу, одной из них покачивала, бедра мягким кругом: глаза, сучка, сделала при этом голубыми и блядскими.

И: я опять ее выебала: и на следующий день размахивала огромной кувалдой.

Предварительно высверлив огромным перфоратором с полуметровым сверлом дырки в стене, я вбивала шестнадцатимиллиметровые по тридцать сантиметров куски арматуры. Вбила их сорок штук и все за один день. На следующий день я решила быстренько всё к ним приварить. Я надела страшную маску с прямоугольным стеклышком посередине, ни хрена не видать, как в них работают сварщики, не представляю. Я поискала и нашла темные солнечные очки, я думала беречь надо только глаза, одела их и начала бодро работать. Катя что-то держала и помогала мне, отворачиваясь от света сварки, потом ей надоело, и она ушла домой.

Нужны были «вторые руки», и я позвонила своему дружбану Кузе. На «Кузю» — мой друг Сергей Кузнецов страшно обижался, но года за три привык, начал отзываться и гневно возмущаться перестал. Был он фотографом, не оцениваю и не комментирую эту область его деятельности: И был он художником, художником настоящим, талантливым и свободным.

Помню недавние телевизионные интервью с выставки Энди Уорхолла*, проходящей в Москве. Абсолютно все дружно начинали своё интервью, говоря об этом американском деятеле — «это по-настоящему свободный художник», с этой фразы начинал чуть ли не каждый. «Ну, какой же он, на хрен, свободный художник?» — возмущалась я, слушая несколько дней эти репортажи. Если всё это его «искусство» изначально производилось им исключительно на продажу, если он в муках и депрессиях лез из кожи, — «как бы ещё так извернуться, чтобы на меня обратили внимание»: — то, конечно, я не считаю это искусством, и мне скучны и абсолютно не интересны произведения Уорхолла. Сама по себе эта продажность абсолютно не страшна и не преступна и не исключает присутствия искусства в продаваемом произведении, так как продажность справедливо можно расценивать, как успех и востребованность, а, значит, это говорит в какой-то степени о качестве этого успешно продающегося творения. Но, когда изначально целью искусства болезненно ставят перед собой его обязательную и громкую продажу: — это, блядь, совсем не искусство, а полная и абсолютная хуйня и наебательство дурного народа, неважно, американского, русского или какого-то другого! Душа должна быть в искусстве, пусть и с надеждой продать её подороже, но обязательно душа должна наполнить нотки, строчки, холстики:, не получается без души делать искусство, и никогда и ни у кого не получится, другого способа делать искусство ещё не придумали. Обмануть можно, что и проделал успешно американский товарищ Энди Уорхолл.