StEll Ir - Ночной Полёт. Огнеплавкая лель

-Зачем ты, собака, убил её?!!!

-Мы вырвем тебе сердце и растопчем глаза!

Глупые, у него давно уже не было сердца и были страшно холодные бесполезные для всех глаза. Он думал что то про себя и думал, что это правда, а они тыкали в клетку железными смех-шомполами, чтобы было по-настоящему, а не понарошку, больно. Потом судья успокоил их. Третейский. Хуев. И он посмотрел на всегда присутствовавшее в этом чёрном мире небо. Прямо в глаза. Чтоб они там все охуели!!! И у него закачались от боли подвешенные за гениталии его страшные недобрые больше глаза. Здесь небо умело смеяться всерьёз. Он подпрыгивал и подёргивался седалищем от постоянного напряжения тока и по венам его хохотала дрожь. Чтобы он знал!…

Судья рассадил их по скамьям окнам и подоконникам. Потому - ему тоже всё настопиздело и надо было судить. Дегенерат. У него от боли постоянно сводило печень и подбородок дёргался, но он был судья и сейчас будет очень всем хорошо.

Они и не спрашивали его, они сами всё знали и рассказывали ему и рассказывали и рассказывали всё одну и ту же всё одну и туже всё одну и ту же страшную страшную страшную ему сказку. А он на ночь боялся и не ложился никогда поэтому спать и ему холодно было от такого никогда не угасающего неба и нечем было совсем здесь дышать. Сказку про ласковую его неутолимую никогда не покидающую его любовь. Чтобы он знал, чтобы он знал, чтобы он знал! Они пугали его и он точно боялся. Но не дрожал в своей клетке, а думал что утра не будет. Не будет никогда. Здесь никогда не будет утра. И хуй с ним. Но так оно всегда становилось нехорошо, что он плакал как последнее нетронутое ещё на этой земле существо…

Здесь очень трудно дышится и почти никогда никто не выживал, но зачем вы взяли так быстро его. Он, маленький мой, не успел ещё толком и промолвить: агу…

Мы встретились с ним так ненадолго, но вам никогда такое ведь и не снилось! Когда вы царапали меня всегда всю жизнь коготками, я ведь вам ничего не говорила. А вы забрали его так скоропостижно, сразу после нашей первой брачной ночи. Вы умираете каждый день, а совсем совсем совсем ничего не понимаете! И он теперь задыхается в вашей душно непроницаемой клетке, а я не могу понять, чего же вы хотите от него. Ведь только от него одного я на один только миг и была счастлива!…

Очень очень сильно болит голова от ваших пронзительных криков и совсем не смотрится мой на смех вывернутый труп на ваших с жадностью всё постигающих глазах. И никому никому никому не стыдно. И не страшно. И не смешно. Потому что труп на подобравшейся к нему крови, а я на подобравшемся ко мне небе… С вами жить было очень очень непросто и тяжело, а с ним умирать было легко и счастливо, и от его боли росли крылья, а от ваших ласк боялись всегда жить глаза… Осудите его на самые невыносимые муки, маленькие некораблики, он когда умирает всегда смеётся - пусть и у вас будет музыка…

Ему же больно сидеть. В нём же небо наскрозь него колом. Ну, пожалуйста, хотя бы хоть немножко увидьте его!

Они посмотрели внимательно в сторону уходившего солнца и ни капельки не испугались. Они привыкли. Им надо было убить его. Тогда станет хорошо. Наконец хорошо. И никому никому никому больше не больно и не страшно больше никогда по ночам и сумасшествие не настигнет больше никогда никого и не будет вжимать липким страхом в кроватки и пальцы не будут скрючиваться в страшных ломотных судорогах на высоковольтных проводах всеобщей всеобщей всеобщей совсем не любви. Чтобы от страха запотели окошки. У ненасытной беременной кошки. Чтобы боль никогда не резала нам животики мы убьём тебя - сатана! Чтобы ты знал, чтобы ты знал, чтобы ты знал. И никому не сказал! И всех их перехуярим - твоих детёнышей. Чтобы ты знал!

Мы не боимся ни капельки и не держимся за себя друг за друга и за окошки и нам не смешно не смешно не смешно. Хоть и невыносимо больно. Потому что мы смелы, а из нас течёт кровь. Каждый день течёт сквозь зубы сквозь капелек из нашей никчёмной прохудившейся совести. Тук-тук сердце. Это точно не к нам. Мы не боимся никого и мы теперь храбрые и теперь мы можем наконец убивать…

Из нас не выжать ни капельки и нам больно до невероятного совпадение первопричин и смеха над нашими сжатыми в комок на брюшке радостями и ладошками. И под нашими ножками босыми совсем тают льдинки и разверзается не нужная нам совершенно никчёмная земля. А мы всё ходим себе в хороводиках и дышим совсем через раз и у нас никогда не текут уже слёзы и мы поэтому навсегда убьём нафиг тебя!!!

Ты злой совсем для нас не нужный. Ты злой нехороший больной бармалей! Мы не любим тебя! Жадина!

Не плачьте, мои маленьки. Я ведь никогда не уйду. Даже когда вы очень стараетесь - я не могу умирать… И ничего поэтому страшного. Вам никогда не надо плакать надо мной навсегда. Я обязательно, я обязательно воскресну. Как положено, на третий день, и буду с вами опять добрый милый и ласковый. И очень заботливый и всем всем всем обязательно доставшийся! А чтобы было смешно я принесу вам всем с неба конфетки. Они будут сыпаться горстями и просто так и от такого дождика у вас окончательно раззявятся ваши милые глупые до безобразия улыбки…

Когда надо будет смеяться, никто обязательно не сможет сдержать улыбки. Настоящие маленькие шутники обязательно в последний раз шутят до щекотного на крестах. Или на колах. Это кому как удобней. И все неожиданно и пронзительно остро до боли хихикают вдруг от такого потешного лучика.

А вы знаете - в небе бывают звёзды. Там так бывает тихо как тихо не бывает никогда. Когда-нибудь я научусь вас брать с собой и вы научитесь по настоящему по хитрому по любимому умирать…

Они не стали его ни о чём спрашивать. Они и так много ему рассказали. Они сами ведь были хоть куда рассказчики. И их конкретно, как никогда, пёрло. Казалось, они обрываются и по очереди сходят с ума. Как в последний раз в жизни, как совсем уже наверняка, они выкладывались перед ним. Чтобы он знал, чтобы он знал, чтобы он знал. И кровь текла из их оживающих хоть на немного глаз. Они рассказывали ему о нём страшные, очень страшные о нём сказки, а он держался с последних сил и успевал иногда думать, что главное в этот страшный страх не поверить…

…как он не один раз убивал… как он делал изощрённое больно… всем… всем… всем… как под его тяжестью трескались и ломались глаза и кости… как он принёс им закат… как из-за него они стали никому никому никому не нужные… как из-за него от них отвернулся нахуй бог… как он убил её… как он зверски убил вчера ночью её… как он не по человечески по очень больно натворил над ней боль!

…в это надо было уметь не поверить… но ничего… он умел… у него сны были гораздо кристальней снега…