Вадим - ЗАБЫТОЕ И ПРОЙДЕННОЕ МИМО (короткие рассказы и микроновеллы)

- Загоняй их в трюм! - зычно крикнул он, махнув рукой своему боцману. Потом подошел к стонущему невольнику, лишившемуся ушей.

- Ну что? Будешь дальше бунтовать? Смотри, у тебя еще есть нос. Хотя и не такой длинный, как у меня.

Дождавшись, пока пираты отгогочут над грубой шуткой, Буратино снова повысил голос.

- А вы, уроды, - он обвел тяжелым взглядом остальных рабов, - запомните! Меня зовут Себастьян Перейра. Запомнили? И еще одно - я торгую ТОЛЬКО черным деревом!

Корни, мои корни настолько глубоки, что достают до самого ада.

В том аду течет сладкая река из ножей и бритвенных лезвий, приносящая успокоение тем, кто понял. Остальным она приносит горечь отравы и железо, скрипящее на зубах и полосующее горящую глотку. Корни купаются в этой реке и дрожат от сладости, от пронизывающего холода полированной стали.

Но потом мои корни проникают еще ниже.

Под стальной рекой в черной тягучей воде живет синяя рыба без глаз, с девичьими губами. Этими губами она шепчет тайны, которые некому услышать, а услышавшие их - сходят с ума, вспоминая о том, что давно мертвы, и грызут землю. У синей рыбы нет глаз, она никогда не видит ни живых ни мертвых.

Но мои корни проникают ниже.

Под черной водой - каменная плита с замурованными в ней лицами, которые грезят, не открывая глаз - шепчут друг другу, не слушая, рыдают без слез, смеются без смеха. Сосчитать их нельзя, камень запирает их навсегда, и ключей от него нет.

Но мои корни пробиваются сквозь него.

Там - бесконечный вихрь голосов, эхо несуществующей памяти еще не родившихся миров. Там - метель в бесконечной тьме, невидимые девятилучевые снежинки, которые срывают с моих корней плоть, заставляя их вздрагивать, свиваться в узлы. Пропасть без конца и края, глотающая надежды.

Но мои корни ниже конца и края.

И вот уже солнце играет там на перекатах мелкой речки; и белый дом, стены которого оплетены виноградной лозой, стоит на берегу, и дорога из красного камня ведет в зеленые холмы. Кто-то играет на флейте, не желая знать о том, насколько тонкая пленка отделяет его мир от тьмы и бесконечных вихрей. Он прав.

И мои корни замирают, не в силах протянуться дальше, цепляясь за кажущуюся безмятежность.

Но кроме них, у меня есть еще ветви...

В жизни, конечно, всегда должно быть место подвигу. Но чаще всего этого просто никто не замечает. Или наоборот - замечают совершенно не с теми чувствами, с которыми вы подвиг делали и радовались.

Вот, к примеру, один мой друг - Саша. Не мог просто жить без того, чтоб не перевести старушку или старичка через оживленную улицу. Хрестоматийный случай, про таких раньше писали в "Родной речи" и "Букваре". С Сашей просто невозможно было выйти из общаги за водкой или просто - культурно развлечься. Обязательно на тротуаре отыскивалась какая-нибудь ветхая дама, грозящая вот-вот рассыпаться как граф Дракула после бессонного дня. И Саша радостно, вприпрыжку, вел ее через дорогу, грозным взглядом останавливая грузовики.

И каждый раз случался какой-нибудь форс-мажор. Как по заказу - или выяснится, что старухе вовсе и не нужно было через дорогу, а она просто подслеповато разглядывала висящую на другой стороне здоровенную афишу гастролей Большого театра. Или - нужно, но совсем не через эту улицу. Один раз, когда Саша перевел упирающуюся старушку через проспект, оказалось, что она забыла на месте старта свою сумку с кошелечком, очечками, карточками и прочей социально выданной курицей - и сумку тут же кто-то из несознательных граждан присвоил. Так что Саша остался один на один с престарелым подобием яростного бульдога, которое его, понятное дело, за перевод через улицу не поблагодарило.

Что самое удивительное - у моего приятеля это не отбивало тимуровских настроений. Эти житейские подвиги он совершал регулярно.

Другой мой знакомый - Илья, - отличался удивительной быстротой реакций, широтой души и любовью к хозяйственным работам. Все это несколько опережало у него скорость рационального мышления... я вот о чем. Однажды мы с ним отправились в пеший поход по заброшенным деревушкам юга области. Чтоб, значит, подыскать ту, где избы еще стоят и где можно организовать летнее проживание на лоне природы. По пути, кроме порушенных в пыль деревень, нам встретилось лесничество. В ответ на вопрос о возможности подхарчиться, хозяйка намекнула, что неплохо бы нарубить дров. Не успел я кивнуть головой, как Илья уже схватил цепкими ручонками топор-колун и помчался во двор, где лежала огромная груда чурбаков. Помнится, меня поразило, что вслед за моим приятелем, подтягивая продранные штаны и с полубезумным криком "Не-е-е-ет!" - выскочил хозяин дома, который до этого мирно копался в движке бензопилы.

Лесник, расслабленный мирной жизнью, опоздал. Илья уже воздел колун и с хаканьем опустил его на самый толстый чурбак, который раскололся почему-то со стеклянным звоном. Дальше все вокруг густо запахло самогоном. Лесник оказался изобретателем похлеще сталинского конструктора сейфов Бекаури. В дупло изнутри чурбака он заначил от жены литр самогона, справедливо рассудив, что у бабы к дровам нет никакого интереса. Если бы не радостное усердие голема Ильи, зелье и дальше мирно лежало бы в природном футляре. Посмотрев после этого в глаза мужику, я понял, что здесь нам молока и хлеба уже не дадут, а дадут в лучшем случае крупной дроби. Когда мы беспорядочно отступали, Илья все еще продолжал недоуменно спрашивать меня, что случилось и почему люди такие злые. Я не отвечал, было не до того.

Однако же, все эти подвиги не наносили большого ущерба. Но был у меня еще один знакомый – назовем его Толиком - который такой ущерб создал. Толик был мужиком сидевшим, тертым жизнью, густо покрытым татуировками - и работал шабашником на строительстве конвейерного узла. Обладая большим самомнением, совета он ни у кого не спрашивал. В одно прекрасное утро, когда я еще только шел на работу, Толик решил, что просунуть трубу воздуховода в свежепробитую дыру - дело плевое. Он взял лом и начал действовать сообразно пониманию законов рычага. Это, доложу я вам, было посильнее "Фауста" Гете. Когда воздуховод (сваренный, кстати сказать, из довольно толстых труб), повинуясь рычагу, медленно, а потом все быстрее заскользил в дыру, Толик решил его малость придержать.

Опыт опытом, а вот хилое тело бывшего тюремного сидельца с полутонным грузом не справилось никак. Набрав первую космическую скорость, связка труб вылетела из отверстия, разворотив его до размеров ванны, и спикировала вниз. С высоты четвертого этажа. На стоящий внизу, только что распакованный блок германского конвейера фирмы "Шварц и Бауэр". Шестеренки, рычажочки и прочая никчемная буржуйская хитрость - все весело брызнуло в разные стороны.