Том Маккарти - Когда я был настоящим

– Офис Марка Добенэ.

Эта женщина была постарше, лет сорока с чем-то. Ее мне тоже приходилось видеть каждый раз, когда посещал Марка Добенэ. Это она звонила мне несколько минут назад. Вид у нее всегда был суровый, аскетический, даже слегка порицающий. Она никогда не улыбалась. Я сообщил ей, как меня зовут, и попросил Марка Добенэ.

– Сейчас попытаюсь набрать, – сказала она. – Нет, к сожалению, у него занято. Он с кем-то разговаривает.

– Да, это он со мной разговаривает. Мы разговаривали, а нас разъединили. Наверное, он мне перезвонить пытается.

– Положите трубку, я скажу ему, чтобы снова попробовал.

– Нет, это бесполезно. У меня телефон сломан – из стенки выскочил. Сломался, пока мы разговаривали. Он наверняка сейчас пытается мне позвонить. Может, вы вмешаетесь, скажете ему?

– Мне придется к нему пройти.

Я слышал, как она положила трубку на бок, затем раздались шаги, голоса, ее и Добенэ, в соседней комнате. «Он вам звонит? – говорил Добенэ. – Но у него же телефон не отвечает. Я последние десять минут пытаюсь прозвониться». Она сказала ему что-то, чего я не разобрал, потом я услышал его шаги, приближающиеся к телефону в ее комнате, потом шорох – это он взял его со стола.

– Это вы опять? – сказал он.

– Нас разъединили, – объяснил я.

Дисплей в окошке аппарата отсчитывал мои деньги и дошел уже до тридцати двух. Верхний тариф. Я порылся в карманах в поисках новых монеток, но вытащил только два двухпенсовика.

– Что вы успели услышать? – спросил Добенэ.

– Цифру. Вы ее не повторите?

– Восемь с половиной миллионов фунтов, – повторил Добенэ. – Вам понятны условия, вступающие в силу в случае вашего согласия на эту сумму?

– Нельзя никому рассказывать?

– Запрещается обсуждать, в любой публичной или доступной для записи форме, характер и/или подробности происшествия.

– Да, я помню, вы мне говорили.

– Иначе вы теряете все, включая любой добавочный капитал, наросший в качестве процентов за время пребывания денег в вашем распоряжении.

– Наросший, ага, – сказал я. – Этот момент я тоже помню. И это обладает юридической силой?

– Вне всякого сомнения. Учитывая статус этих сторон, этих… э-э-э, учреждений, этих… э-э-э…

– Юридических лиц.

– …юридических лиц, – подхватил он, – юридической силой обладает практически все. Я настоятельно рекомендую согласиться. Отказываться – безумие.

– Что я должен сделать? – спросил я его.

– Приходите завтра. Они пришлют документы с курьером вам на подпись. Приходите часам к одиннадцати – к этому времени мы их наверняка уже получим.

Человек, занимавшийся автоматом с «Кока-колой», выкатывал свою пустую тележку из помещения транспортной компании «Движение» обратно на улицу. Там говорилось «Легкие перевозки», а не «легкие», а после запятой – «перевозки». Просто так выглядело, так они расположили слова. Окошко аппарата показывало уже меньше двадцати. Добенэ высказывал мне свои поздравления.

– С чем? – спросил я его.

– Это беспрецедентная сумма. Нешуточное достижение.

– Моей заслуги здесь нет.

– Вы пострадали, – ответил он.

– Это же не то… – сказал я. – То есть я ведь не сам – да и вообще…

И в этот самый момент, опять на полуслове, связь прервалась.

Я вернулся к себе в квартиру взять еще монеток. Вернулся по той же улице, параллельной другой, идущей перпендикулярно моей, потом снова вышел и направился по перпендикулярной, как и прежде: мимо «Фиесты», мимо бывшей зоны осады. На этот раз я опустил две фунтовые монеты. Добенэ, казалось, был удивлен меня услышать.

– По-моему, мы более или менее все обсудили, – сказал он. – Пойдите выпейте шампанского. Увидимся завтра в одиннадцать.

Он повесил трубку. Я почувствовал себя глупо. Зачем было снова ему звонить? Кроме того, мне уже пришло время торопиться в аэропорт, и никакие восемь с половиной миллионов тут были ни при чем. Выйдя из телефонной будки, я представил себе, как самолет Кэтрин летит где-то над Европой, спускается к Ла-Маншу, к Англии. Я в третий раз вернулся к себе в квартиру, все тем же маршрутом, взял куртку и бумажник и, уже добравшись до шиномонтажной мастерской, находившейся на полпути между зоной осады и телефонной будкой, сообразил, что оставил бумажку с номером рейса в кухне.

Я снова повернул назад, но тут же остановился – мне пришло в голову, что, возможно, эта информация мне не нужна: я могу просто посмотреть на табло прилета и узнать, какой рейс прибывает из Хараре. Больше одного в данное конкретное время не будет. Я повернул обратно и зашагал было дальше, как вдруг меня ошарашило: я же не знаю, на какой терминал ехать. Придется все-таки пойти и взять бумажку с подробностями. Однако не успел я сделать и шагу по направлению к дому, как вспомнил, что на ветке Пиккадилли-лайн в вагонах метро вывешены списки авиалиний, где говорится, на какой терминал кому ехать. Я снова развернулся. Двое мужчин, вышедших из кафе рядом с мастерской, смотрели на меня. Я понял, что дергаюсь туда и обратно, как бывает с остановленным видеоизображением на низкокачественной технике. Странное, наверное, было зрелище. Мне сделалось неловко, неудобно. Я решил все-таки сходить за той бумажкой с номером и временем прибытия рейса, однако постоял на тротуаре еще пару секунд, делая вид, будто взвешиваю разные варианты, прежде чем принять решение на этом основании. Я даже задействовал в игре палец, указательный палец правой руки. Это представление было разыграно для двух наблюдавших за мной мужчин, чтобы придать моим движениям подлинность.

Когда я наконец вырвался из этого круга, уже четыре или пять раз проделав один и тот же маршрут – туда по перпендикулярной улице, обратно по параллельной, даже дорогу переходил в одном и том же месте, рядом с тем же мусорным контейнером или сразу за тем же канализационным люком, – когда я наконец повернул налево и двинулся по Колдхарбор-лейн к станции метро «Брикстон», мне пришло в голову, что с этого момента передвигаться по земле мне вообще необязательно. Я был настолько богат, что мог вызвать вертолет, велеть ему приземлиться в Рескин-парке, а если там приземлиться не удастся, пускай зависнет прямо над верхушками крыш, спустит канат и поднимет меня к себе в брюхо, как делают, когда спасают людей в море. И все же я оставался на земле, я пробегал по ней глазами, как слепой пробегает пальцами по шрифту Брайля, сосредоточившись на том, ка́к я по ней прохожу: каждый шаг, то, как сгибаются колени, как размахивают руки. После аварии мне все приходилось делать именно так: сперва осмыслить, потом сделать.

Позже, сидя в метро, я, как бывало со мной всякий раз по пути на метро в Энджел, испытал необходимость представить себе местность, где проезжает несущийся вагон. Не туннели с платформами, а пространство, наземное пространство, Лондон. Я вспомнил, как меня переводили из первой больницы во вторую, месяца через два после аварии, как это было ужасно. Меня положили на спину, и я видел лишь внутренность машины «скорой помощи» перекладины и трубки, кусочек неба. Я чувствовал, что все эти впечатления проходят мимо меня: вид «скорой», петляющей между машинами, выскакивающей на встречную полосу, пролетающей мимо светофоров и перекрестков, и прочее в том же роде. Более того, от неспособности уследить за пространством, которое мы пересекали, меня мутило. Меня даже стошнило в машине. Едучи на метро в Хитроу, я испытывал отголоски того же беспокойства, той же тошноты. Я сдерживал их, размышляя о том, что рельсы соединены с проводами, которые соединены с распределителями и с другими проводами над землей, которые проходят вдоль улиц, связывая нас с ними, мою квартиру с аэропортом, телефонную будку с кабинетом Марка Добенэ. На этих мыслях я сосредотачивался всю дорогу до Хитроу.