Том Маккарти - Когда я был настоящим

– Ваш друг себя хорошо чувствует? – спросила она у меня, когда мы проходили мимо нее.

– О, с ним случился шок. Впрочем, этого следовало ожидать. А вообще сегодня очень радостный день.

Кокпит находился всего в нескольких ярдах от наших сидений. От пассажирского салона его отделяла небольшая, настежь распахнутая перегородка. Когда мы проходили мимо этой дверцы, пилот полуобернулся и сказал:

– Добро пожаловать на борт, ребята.

Мне понравилось, как он полуобернулся, как крутнул корпусом, не поворачиваясь целиком. И то, как произнес свою реплику. Он произнес ее так, как положено пилоту. Надо будет как-нибудь устроить реконструкцию всего этого. Мы сели. Стюардесса сказала, что нам уже дали разрешение на взлет, а как только взлетим, она готова будет предложить нам напитки. У нее есть вино, крепкие напитки, чай, кофе, вода…

– Кофе! – сказал я. – Я выпью еще кофе.

Наз не попросил ничего. Он просто смотрел прямо перед собой, как статуя. Стюардесса попросила его пристегнуть ремень; не дождавшись от него никакой реакции на свою просьбу, она наклонилась и сама его пристегнула. Проверила и мой, потом ахнула:

– Ой! У вас кровь на запястье. И на лице тоже немножко. Давайте я вам тряпочку принесу.

– Не беспокойтесь, – улыбнулся я ей. – Все совершенно нормально. Возьму с собой в воздух немного беспорядка. Так будет даже правильно.

Она неловко улыбнулась мне в ответ, потом пошла и пристегнулась к собственному сиденью. Мы вырулили через поле, затем повернули, подождали, снова повернули и начали разгоняться по длинной полосе; самолет покрылся мурашками, завис над землей. Мы взлетели, сделали вираж, поднялись, пробились сквозь маленькое одинокое облачко, потом выровнялись. Стюардесса принесла кофе. Она протянула его мне на подносе, как когда-то секретарша Мэттью Янгера, только на этот раз чашка была обычная, а не состоящая из трех частей. Я пригубил кофе, взглянул на Наза. Он по-прежнему смотрел прямо перед собой, но теперь еще и обливался потом, бормоча про себя бессмысленные обрывки слов. Бедняга Наз. Он хотел, чтобы все было было идеально, аккуратно, хотел систематизировать, подшить в папки всю материю, чтобы избавиться от беспорядка. Это ему урок. Живыми нас делает именно материя: поток кусочков, шрамовая ткань, визитная карточка самой первой мировой катастрофы и долговое обязательство, гарантирующее самую последнюю. Попробуйте ее разутюжить на свою беду. Наз попробовал, и все у него пошло черт-те как. Я попытался разобрать, что он такое бормочет. Кажется, это были какие-то данные: цифры, времена, встречи, места – все они, покинув свой пост, суматошно пробирались к дверям, потом катились с него – крысы, бегущие с тонущего корабля.

В кокпите у пилота потрескивало радио. От этого мне вспомнилась Энни со своими подчиненными. Они улетели какой-нибудь час назад; возможно, их самолет уже взорвался. Интересно, подумал я, над морем или над сушей. Если над сушей, кое-что из обломков могло и упасть на кого-нибудь, тогда у меня остался бы наследник. Я представил себе, как группа людей, расследующих авиакатастрофы, месяцами реконструирует самолет, собирает кусочки фюзеляжа, все до последнего, складывает их вместе, как головоломку, реконструирует положения пассажиров и багажа: кто где сидел, что у кого было в сумке и так далее. А там, в банке, группа экспертов из полиции уже предпринимает необходимые шаги, главный следователь разрабатывает схему розыска, его подчиненные делают наброски и собирают отпечатки, сотрудники полиции допрашивают свидетелей; рано или поздно они доходят до двух реконструкторов, найденных кем-нибудь безумно лопочущими в туалете аэропорта, заставляют их описать весь эпизод, снова и снова. Я посмотрел вниз, на тесно прижатые друг к другу, сбитые в кучу поля, и поверхность всего мира представилась мне отгороженной, разграниченной, разбитой на сетки, в которых бесконечно повторяются самовоспроизводящиеся схемы.

Это видение померкло, когда из кокпита появилась стюардесса. Казалось, она немного не в себе.

– Диспетчерская просит нас повернуть назад, – сказала она.

– Повернуть назад? – повторил я и, немного поразмышляв над этим, улыбнулся ей. – Пожалуй, не надо. Все и так может выйти довольно хорошо.

Она снова неловко улыбнулась мне в ответ.

– Тогда я пойду скажу капитану. Что все нормально, раз вы так говорите.

С этими словами она исчезла в кокпите. Несколько секунд спустя мы сделали вираж и повернули. Моя чашка с кофе сползла по столику вбок; кофе расплескался через край на его поверхность. Мы снова выровнялись. Кофе тонкой струйкой потек обратно к центру столика, к моему рукаву. Я не убрал руки – я хотел, чтобы он ее запачкал. Он был похож на смолу. В свое время Мэттью Янгер извинился и протянул мне платок. «Обвал акций», сообщалось в заголовке. Номер пять свалился, номер четыре рухнул. Наз обливался потом, бормотал. Я подозвал стюардессу.

– Вам салфетку? – спросила она, разглядывая пролитый кофе.

– Нет, дело не в этом. Дело в том, что я хотел бы снова повернуть обратно.

– Снова обратно?

– Да. Теперь я хотел бы вернуться на первоначальный курс.

Она повернулась и направилась обратно в кокпит. Через несколько мгновений самолет снова вошел в вираж, но на этот раз мы поворачивали в другую сторону. Я почувствовал, как вес в салоне и в моем теле смещается, на миг почувствовал себя невесомым – ощущение, как будто что-то держит тебя над самой поверхностью чего-то. По столику снова побежал кофе. Самолет повернул, потом опять взял прежний курс. Я улыбнулся и посмотрел в окно. От низкого солнца на горизонте немногочисленные облака в небе светились голубым, красным, лиловым. Не успевшие исчезнуть следы пара над ними сделались кроваво-карминными. Наш след наверняка виден с земли: восьмерка, плюс тот первый кусочек, когда мы только взлетели, более бледный, уже отплывший в сторону, ненужный, рецидуальный – остаток. В кокпите снова затрещало радио. Пилот крикнул, обращаясь ко мне:

– Теперь они приказывают нам повернуть обратно.

– Приказывают! – повторил я. – Вот это здорово.

Мы повернули и начали выходить на обратный курс.

Стюардесса неподвижно стояла у двери салона, избегая встречаться со мной глазами. Через пару минут я крикнул пилоту:

– Я хотел бы, чтобы вы еще раз повернули обратно!

– Нельзя! – прокричал он в ответ. – Команды гражданской авиации вы отменить не можете.

– Вот еще новости. Что, разве ничего нельзя…

Мой голос затих; я размышлял, что делать. Мне это нравилось: вот так поворачивать туда-сюда в воздухе, делать вираж в одну сторону, выравниваться, потом снова делать вираж в другую; нравилось такое ощущение невесомости, подвешенности. Я не хотел, чтобы это прекращалось. Я огляделся, и тут мне в голову пришла блестящая идея.