Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла

Макс скучал, он не знал добрую половину народа. Да и Сиська постоянно лезла целоваться и тискаться. Все присутствующие на вечеринки парочки вели себя абсолютно так же, словно у людей вообще нет какого-то иного способа проявлять нежность. И все вокруг обязательно должны это видеть. Потом Полина начала докапываться до Германа, предлагая ему замутить стрип-шоу с её участием на своём выступлении. Он кривился и говорил о формате группы. Кристи и сотоварищи наоборот звали её к себе, но Королева Силикона не благоволила им в последнее время. Дани заскучал и поджог себе штаны. Какая-то девчонка окатила его ведром воды, тем самым испортив басисту причёску.

— Нахер ты это сделал? — спросил Герман.

— Иногда просто необходимо сделать что-то тупое, чтобы развеяться, — сказал он, садясь обратно пить виски, сияя адекватностью и приличием.

Лукреция прислала Герману новую гитару «Gibson Les Paul», стараясь получить прощение. Он ничего ей не ответил, но от подарка не отказался. Воронёнок считал эту гордость излишней. А вещи всегда остаются хорошими и совсем не важно, кто их подарил и с какой целью. Ему нетерпелось опробовать эту гитару. Только с ней начали появляться мысли о записи альбома.

Весь вечер они не сталкивались, напиваясь в разных концах квартиры. Кристи пытался расшевелить Германа, но тот обращал на него мало внимания. Макс стрельнул у Сиськи ещё порошка, уходя в небытие. Это дерьмо перестало доставлять радость. У кого-то из гостей был с собой спайс. Макс решил добиться им, по привычке засыпая в бонг целую хапку.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил кто-то сквозь густой кисель. Изображение подрагивало и искрилось совсем.

Макс ответил что-то невнятное.

— Дай пять, чувак.

Рука прошла сквозь руку, не встретив сопротивления. Макс сполз по стенке. Ватные ноги отказывались держать тело. Кто-то стоящий над ним, спросил что-то, но Макс уже не смог разобрать слов. Язык потерял смысл. Он смотрел на свою руку и видел все семь астральных тел. Они трескались как панцирь или старая кожа змеи. Главное было не закрывать глаза, потому что тогда этот мир становился ещё ужаснее. В груди начало неприятно покалывать.

— Помогите, кажется мне совсем плохо, — сказал Макс, с трудом узнавая свой голос.

— Да расслабься ты.

— Нет, там что-то с сердцем, — повторил он.

Всё тяжелее становилось дышать. Это было бы менее противно, если бы не мелькание колючего света в глазах. Связь с реальностью истончилась, как нить. Макс понял, что проваливается в дырку в собственном зубе. Его тянуло в чёрный водоворот. «Это не свет в конце туннеля, это просто сфинктр изнутри», подумалось вдруг. Тело перестало слушаться, став вдруг мёртвым и ненужным. Было страшно и как-то грустно в шаге от грани перед порогом неизвестности. Всё вдруг перестало интересовать, став каким-то вторичным. У него не осталось имени, он стал просто искрой света. Где-то в вышине плыло множество таких искр, все они сливались в единую субстанцию. Соприкосновение с единым было главной и истинной целью. Макс соприкоснулся с субстанцией, став на миг её частью. Вот оно высшее наслаждение — просто перестать существовать. Один миг пленительного счастья, чтобы потом уйти в пучину и исчезнуть насовсем.

— Останешься? — прозвучал голос из ниоткуда.

Секунда тянулась бесконечно.

— Я, пожалуй, вернусь.

— Ты уверен?

— Я что-то там забыл. Возможно себя.

В следующий миг Макс услышал биение собственного сердца. До него только сейчас дошло, что всё это время оно было неподвижным и мёртвым. Перед глазами выступали силуэты. Он узнал Полину, Германа и остальных. Воронёнок держал его за руку. Макс понял, что находится на кровати, хотя, точно помнил, что отключился в коридоре.

— Надо же так упороться, чтобы пульс пропал, — сказал Герман.

— Я сдох. К чёрту. Я сдох, — повторял Макс.

— От спайса же не умирают.

— Значит, я был первым.

— Котик, как я рада, что с тобой всё впорядке, — проворковала Полина. Но было как-то совершенно не до неё.

Он посмотрел на часы и понял, что с момента упорки прошло пятнадцать минут, которые в сознании успели трансформироваться в годы. Вот уж точно «пятнадцать минут вечного ада». В голове всё ещё скакали ложные воспоминания. Собственные мысли казались открытыми для всех вокруг. Захотелось в сортир. Макс с трудом встал и поднялся, понимая, что его кроет. У дверей сортира стоял тёмный ангел в шелках и перьях. Он казался тут совершенно естественной частью интерьера.

— Дай пройти, — сказал Макс.

— Да ну вас наркоманов, — сказал ангел, размахивая косой смерти. — Надоели подыхать и возвращаться.

Он зловеще хихикнул и растворился в воздухе. «Наверное, этот чувак заходил за мной, но слегка опаздал». У наркоманов и смерти вообще странные отношения. Они давние друзья, потому что каждый торчёк умирает неограниченное количество раз. Он вообще считается немного мёртвым и смерть для него — нечто естественное, возможно он даже не заметит, когда на самом деле умрёт, это будет продолжением трипа.

Вернувшись, Макс налил себе целый стакан неразбавленного виски и залпом осушил его. Начало отпускать.

Чуваки вернулись с целым коробком натуральной травы. У Макса просто не было сил отказаться. Спустя полчаса после своей смерти в свой день рожденья, нет ничего лучше, чем сидеть с косяком в зубах и бутылкой виски в руке. «Смерть тебя ничему не учит», — бросил Герман, проходя мимо.

Максу он вдруг показался подозрительно похожим на ангела смерти из недавнего трипа.

Всё началось с того, что пьяный Герман решил склеить тёлку. Наверное, средний перст судьбы толкнул его на такой неожиданный поступок. Дело было в баре неподалёку от дома, который успел сильно испортиться за последнее время, собственно, как и все заведения Москвы.

Воронёнок подвалил к симпатичной шатенке где-то в два часа ночи. Бар был пуст и скучен. Из динамиков играл простуженный джаз. За окном мелькали силуэты такси.

— Детка, пойдём со мной, ночь слишком хороша, чтобы проводить её в одиночестве, — выдал он.

— Я с малолетками не связываюсь, — холодно ответила она, меряя его холодным взглядом.

— Мне двадцать три, — хмыкнул Герман.

— Мне тридцать два, — ответила она без тени смущения.

— С виду не скажешь.

Она была непрошибаема как стена, но отступать так рано не хотелось. Аргументов в голове было мало.

— Вообще-то я музыкант.

— А я работаю в музыкальном бизнесе, — бросила она небрежно.

Было ясно, что разглядывать себя в зеркало было ей интереснее, чем говорить с подвыпившим гитаристом. В голове Германа загорелась красная лампочка. Надо было срочно что-то делать, чтобы не опозориться. Женщина подняла голову и взглянула на него так, словно видела в первый раз. Герман вложил в ответный взгляд всё своё обаяние.