Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла

Герман спросил: могу ли я приютить двух его друзей, тех, кого я мог слышать на том проклятом диске. Я сказал: «А хули? Будет веселее». Майк, который тоже жил с нами, начал потихоньку возражать. Он вообще был очень замкнутым и себе на уме, но в целом, он неплохой парень, если приглядеться. Он словно предчувствовал, что станет мишенью для издевательств Макса. А этот человек, вообще отдельная история.

Первое время, он напоминал мне собаку, которая всё понимает, но ничего не говорит. Он просто смотрит в глаза и слушает, словно коп на допросе. Изредка перешёптывается по-русски с Германом. Я просто думал, что он ничего не понимает по-английски, пока он внезапно не заговорил.

— Что думаешь о референдуме в Шотландии? — спросил он вдруг совершенно ни с чего. Я отметил, что у него был поддельный американский акцент. Больше чем педосы меня бесят только те, кто пытается под них косить.

— Нахуй кормить этих джоков! — ответил я, слегка прихуев.

— Я думал ты оттуда.

— Я на четверть ирландец, но не более того.

Периодически он заглядывал в окно, глядя на унылый зимний пейзаж, и повторял одно и то же:

— Лучше бы мы поехали в Штаты… лучше бы в Штаты.

Вообще в нём было много черт заядлого шизофреника.

С Дани мне было проще всех, несмотря на то, что тогда он вообще не говорил по-английски. Есть люди, с которыми просто легко. Мы оба много пили в те годы. Я понемногу учил его английскому, набираясь от него русских ругательств.

Я всё равно люблю Германа, хотя сейчас наши пути разошлись навсегда. Но это совсем не та любовь, о которой вы подумали. Без него бы не было этой группы. Без него бы не было меня. Один из самых талантливых гитаристов и просто чёртов засранец. Мы не могли друг без друга, как и находиться рядом. Достаточно было искры для пламени скандала. Мы были несовместимы, хотя держались рядом столько лет. Я очень часто злился на него, впрочем, как и он на меня. Мы понимали друг друга только тогда, когда дело касалось совместного творчества.

Он всегда казался мне гениальным, хотя его острый ум граничил с форменным безумием. Он сочинял невероятные гитарные партии, от которых кровь сворачивалась в жилах и даже ад грозил замёрзнуть. Его музыка удивительным образом трансформировалась в голове в причудливые визуальные картины. Что-то сродни психоделикам 60-ых, только более мрачное и пугающее. Он никогда никого не копировал, но умел довольно замысловато прятать в своей музыке аллюзии на произведения прошлого. Своей игрой он словно призывал демонов, что садились к нему на плечи. Они струились по залу ядовитым ароматом, околдовывая публику. Мы сами были под действием его чар.

По прилёту в Лондон я чувствовал себя выжатым и мёртвым. Я не люблю самолёты до сих пор. Герман встретил нас с Дани. Мы были сильно неадекватны, отравлены свободой и виски. Я снова пил, несмотря на язву. Надо отметить, что именно тогда в двадцать алкоголь нанёс мне свой первый удар, я был слишком глуп, чтобы обращать на это внимание. Меня не поспособствовала даже остановка сердца от спайса (как бы ни говорили «знатоки», но это действительно возможно) и многие дальнейшие приколы организма, но сейчас не об этом.

В тот день я был слишком замучен, чтобы радоваться или даже смотреть по сторонам. Мне казалось, что это просто сон. Тогда, свернувшись на своём матрасе на вписке, я часто видел сны о том, что всё вдруг наладилось, и я снова счастлив. Тогда я часто хотел умереть, чтобы больше не просыпаться. Мы молча погрузились в такси и поехали на вписку. Там я познакомился с Джеком Ди, нашим новым барабанщиком. У него были красные волосы и совсем неадекватная стрижка, больше всего он походил на злобного клоуна, причём совсем не нуждался в гриме и маске. Лицо у него было такое. Но это меня удивило не столько, как наличие у нас теперь ритм-гитариста. Герман лучше бы убил, чем позволил кому-то взять при нём гитару. Он был очень ревнив в этом плане. Мою игру он до сих пор считает отстойной. Наш ритм-гитарист Майк походил на какого-то эмо. Герман же сказал, что у него просто лицо такое, и вообще он нормальный парень, несмотря на свою мерзкую чёлку. Вскоре мы заставили его сменить причёску. В дальнейшем мне всегда казалось, что он начал постепенно превращаться в клон Германа, отращивать волосы и подводить глаза. Мне всегда казалось, что его взяли в группу только потому, что он был другом Джека, но поскольку он оставался с нами столь длительное время, я понял, что он действительно чего-то стоит. Этот парень всегда оставался для меня идеальным козлом отпущения, до тех пор, пока я не пересмотрел своё отношение к людям.

Ещё один пункт нашего пребывания в Лондоне — это английский язык. Я довольно сносно говорил на нём, но всё же хуже, чем Герман с его идеальным британским произношением. Меня же в лучшем случае принимали за идиота, в худшем за ирландца. У Дани же дела обстояли никак. Он знал только парочку ругательств, но это помогало ему отлично изъясняться с ребятами по группе во время наших первых репетиций. Мы не могли сыграться. У Дани и Джека была странная несовместимость. Они никак не могли играть в унисон. А это очень важно для барабанщика и басиста. Но когда они напились вискарём до полного изнеможения, эта проблема сошла на нет, как и языковой барьер.

Моей главной проблемой в Лондоне было то, что я не мог посещать знаменитые местные пабы, так как являлся по их меркам несовершеннолетним. Меня это весьма печалило.

Мы жили все впятером в маленькой трёхкомнатной (на самом деле это были две с половиной комнаты) квартире в северном Лондоне. Этот чертов дом помнил ещё королеву Викторию, комнаты напоминали шкафы или же вовсе гробы. Темно, ветхо и мрачно. Коммунальные службы, надо сказать, там просто отвратные. Дорогая электроэнергия, вечные проблемы с отоплением. Я долго привыкал к этому собачьему холоду внутри, пока не научил англичан клеить окна тряпками и скотчем. Обогреватель бы полностью разорил нас. В целом мы жили как нормальная рок-группа в полностью засратой и разгромленной хате, как самые настоящие панки. Мы с Дани привыкли быстро. Герман с его брезгливостью постоянно падал в обморок при виде пауков или плесени. По ночам мы выкидывали хлам в окно, чтобы хоть как-то от него избавиться. Я накупил баллончиков с краской и разрисовывал стены в нашей с Германом комнате. Он плавился крышей от моих художеств. Голые женщины в неестественных позах. Чтобы не вызывать ни у кого эротические позывы, я сделал их мёртвыми. Так и танцевали на наших стенах неживые девы в ожерельях из собственных кишок, а над ними пролетали самолёты Люфтваффе. На полу же зияла выполненная красной краской пентаграмма. Я любил заниматься самоэпатажем.