Майкл Тернер - Порнографическая поэма (The Pornographer`s Poem)

Это были краткие эссе, посвященные какому-нибудь стихотворению из нашей хрестоматии по канадской литературе, по выбору. Я выбрал одно стихотворение Маргарет Этвуд — забыл название — и просто записал мысли, которые у меня возникли. Одним словом, ерунда. Но мисс Абботт считала иначе. Ей чрезвычайно понравилось мое эссе. Когда она зачитывала его перед классом, все парни смотрели на меня и смеялись. И даже Черил Паркс, которая терпеть их не могла, смеялась с ними. Просто чтобы задеть меня. Но меня это нисколько не задело. Потому что, как я уже сказал, меня перестало волновать мнение обо мне окружающих.

Прочитав мое эссе, мисс Абботт объявила, что хотела бы прочесть свои комментарии к нему. Внезапно весь класс отреагировал так, как будто она собиралась читать свое любовное письмо. Все заулюлюкали. Как только мисс Абботт закончила чтение, прозвенел звонок. Я вскочил с места, схватил свою сумку и убежал, даже не взглянув на нее. Мне было все равно. Все это было ерундой. Я имею в виду, что все это уже нисколько меня не волновало.

— И что было, когда вы вернулись в тот день домой после школы?

— У двери я обнаружил небольшой сверток. Из «Кодака».

Подобно многим мелким торговцам марихуаной, Робин был ужасным «бизнесменом». Больше половины его сделок включали натуральный обмен. Из-за этого его квартира была набита всевозможным хламом. Сломанные приборы, испачканные детские игрушки, дешевая бижутерия, картины — все, что можно выменять на блестящие кусочки фольги с гашишем. Помню, как я впервые был свидетелем одного из его «обменов».

Он выменял на грамм «Черной аффи» [31]огромную плюшевую панду. Весьма причудливая сделка. Но Робину понравилась рассказанная покупателями странная история: как панда говорила с ними, как они сбавили почти тридцать баксов — вдвое больше, чем стоил гашиш, — пока наконец не пришли к соглашению, и т. д. После того как они ушли, я сказал Робину, что его надули.

— Робин, если ты хочешь выжить в этом бизнесе, ты должен быть стойким. Вероятно, они придумали свою историю по дороге.

Но мой приятель на этот раз меня удивил. Он сказал, что, даже если все сказанное бывшими владельцами панды было сказкой, он давно так не смеялся, и это был первый случай со времени нашего знакомства, когда он видел меня смеющимся. Это, по его словам, сделало историю бесценной. И панда, хотя на самом деле и не способна разговаривать, будет напоминать ему обо всем этом. И он был прав: мы оба повернулись к панде и рассмеялись. Я обратился к детектору лживости и обнаружил, что показания Робина изменились с 0,30 на 0,10. Всего на две сотых больше максимального показателя Нетти.

Робиновы «обмены» начали фигурировать в наших разговорах. Я никогда не узнаю, было ли это случайностью или его сознательной политикой. Но когда я рассказал ему как-то о Ницше, он внезапно бросился на кухню и вернулся оттуда с переплетенным в кожу экземпляром эссе «Homo» [32].

— Тэд и Энди вырвали это у Дьюзи. Дали мне за то, что я их накурил. Держи. Дарю.

В другой раз, сидя с Робином на кухне, я рассказывал ему, как переместил свою спальню на цокольный этаж, как по-новому украсил ее — расписал стены краской стального цвета, развесил постеры, — как расположил свой стул таким образом, чтобы можно было видеть звезды через маленькое окно наверху. Робин улыбнулся, пошел в кладовку, порылся в ней и наконец вернулся с телескопом.

— Выменял на унцию «Красного ярлыка». Держи. Дарю.

На следующий день после получения мной пленки из «Кодака» я зашел к Робину.

— Я хотел бы снимать фильмы, — сказал он, отрезая грамм гашиша. — Рок-н-ролльные фильмы.

Я зажег спичку и поднес к горлышку бутылки. Робин кивнул в знак согласия и вдохнул. Вода запузырилась.

— Или об играх людей друг с другом, — продолжал он, поднося спичку к горлышку.

Гашиш вспыхнул. Я в свою очередь затянулся.

— А ты? — спросил Робин. — Ты никогда не думал, как круто было бы снять фильм?

Я засмеялся и закашлялся от дыма.

— Думаю, пора заняться этим, — сказал мой приятель, протягивая мне чашку холодного кофе.

Сделав глоток, я сказал ему «нет», все еще смеясь. Потом, между следующими глотками, я сказал, что нет, пожалуй, это было бы действительно здорово… что это как раз по мне… смеясь над всем этим и над чем-то еще. Робин улыбался. Мне страшно нравилось, когда случались такие вещи — совпадения. Потом я залез в карман своей куртки и вытащил кассеты.

— Кстати, не желаешь ли посмотреть мой фильм? — спросил я, кладя их стопкой на стол. Робин вскочил и стал носиться по дому, что-то лихорадочно ища. В конце концов он вернулся с проектором. Это был «ГАФ супер-8».

— Ты не поверишь, если я расскажу, как мне удалось достать его, — произнес Робин, устанавливая проектор на последнем выпуске «Марокканских мальчиков».

— Вы посмотрели ваш фильм?

— О да.

— Робину он очень понравился.

— Совершенно верно. И его комментарии весьма остроумны и уместны.

— У него был план?

— Да. По этому плану, он должен был стать моим коммерческим агентом. И хочу заметить, он оказался гораздо лучшим агентом, чем наркодилером.

В тот день я покинул квартиру Робина в весьма возвышенном состоянии духа. Не столько из-за выкуренного гашиша, сколько под впечатлением от его анализа моего фильма и его грандиозных планов. Он сказал, что знает парня по имени Макс, который устраивает вечеринки на складе в Фолс-Крик, и что этот Макс всегда ищет что-нибудь новенькое для показа в своем клубе. Робин был убежден, что мы можем отхватить изрядный куш, если устроим у Макса премьеру моего фильма, который он называл «Любимая собака».

— Это культовый фильм, — произнес он. — Когда мы покажем его у Макса, все только о нем и будут говорить. Гарантирую. После премьеры мы сможем делать все, что захотим. Верь мне!

Мы посмотрели фильм. Потом посмотрели еще раз. И еще, и еще. С каждым просмотром Робин становился все более и более возбужденным.

— Это восхитительно, — повторял он. — Восхитительно!