Каринэ Арутюнова - Счастливые люди

– Не дадите ли авансом пять рублей? – смутившись, мама нашарила в сумочке бумажку и неловко протянула через порог. В следующий раз сумма аванса несколько возросла, но учитель так кланялся и шаркал ногами… От него странно пахло.

Все равно он хороший, – упрямо склонив голову, я продолжала уверять домашних, что лучше Михаила Аркадьевича…

И это несмотря на то, что во время уроков мне приходилось не дышать или дышать в сторону.

Пальцы его рук были толстоватые, неповоротливые. Точно клешни, двигались они по клавиатуре, исторгая звук странным царапающим движением. Звук был сухой, глухой, тусклый, как, впрочем, и унылые экзерсисы, которые нужно было пережить, чтобы дойти, наконец, до настоящей гармонии. Иногда с красноватого вислого носа моего учителя свисала прозрачная капля. Я терпеливо ждала, когда же она, наконец, сорвется и упадет, но она все не падала. Коричневая дужка очков была старательно заклеена скотчем, а воротник пиджака густо усыпан перхотью.

Вместе с Михаилом Аркадьевичем в дом вползали тяжелые запахи чуждого мира. Как будто кто-то распахивал комод, в котором нафталинные шарики, вещи, прожившие долгую насыщенную жизнь, кисловатый запах кожи, мыла, резкий, цветочный – одеколона и тоскливый, красноречивый – долгого безрадостного бытия.

Мне было жаль его.

В очередной раз одолжив десятку, учитель исчезал на неделю. Звонить было, как вы понимаете, совершенно некуда, и мы терпеливо ждали. Я открывала и закрывала нотную тетрадь, догуливала (не без удовольствия) последние сентябрьские дни.

***

– Я посланник небес, – немолодой мужчина в широченных брюках и светлом плаще, пристально смотрел на меня сквозь толстые мутные стекла старомодных очков.

В тот день шел дождь, не дождь даже, а мелкая мокрая взвесь летела из-за угла, – поддувал неуютный ветер, и вид у посланника был довольно жалкий.

– Я посланник небес, – повторил мужчина. Его сильно качнуло. Хорошо, что рядом стоял перевернутый ящик, – крякнув, посланник плавно осел и уронил голову на колени. Сквозь редкие светлые волосы проступала младенческая кожа.

Мне стало страшно.

– Михаил Аркадьевич, – пролепетала я и коснулась заляпанного грязью рукава.

Учитель поднял на меня блекло-голубые глаза, испещренные мелкими кровеносными сосудами.

– Валентина! – с неожиданным напором произнес он, – я требую уважения, Валентина! Он громко выдохнул, и облачко пара вылетело из его губ. Я отшатнулась.

– Женщина! – собрав, по-видимому, остаток сил, учитель поднялся с ящика и плавно взмахнул руками, – иди домой, женщина!

– Я посланник небес, – повторил он, возвышаясь надо мной. Широкие его брюки трепетали на ветру, а тонкие пряди взмывали, образуя что-то вроде нимба над головой, – казалось, – еще немного, и он взлетит…

– Дядь Миш! – чей-то невнятный темный лик вынырнул из-за угла, – иди до нас, дядь Миш, – там, в глубине арки, которая вела к тыльной стороне гастронома и овощного, уже звякало что-то, блестело, булькало, – так вмиг оборотная сторона бытия открывается взору ошеломленного ребенка, бегущего вприпрыжку с зажатой монеткой в руке.

– Мишаня! Иди до нас, не вы***буйся, – я отпрянула, вжав голову в плечи, и ринулась назад к дому – позади раскачивался силуэт моего учителя и его соратников, наверное, таких же верных последователей Модеста Мусоргского и Михаила Глинки.

В четверг как ни в чем не бывало, смиренный и какой-то уменьшившийся в размерах, даже несколько усохший Михаил Аркадьевич вырос на пороге нашего дома.

– Не могли бы вы, – вежливо начал он, в широкой улыбке обнажая розовые десна и выступающие кроличьи зубы, – не могли бы вы, до получки… авансом, богом клянусь, – он улыбался и шелестел невидимыми миру крыльями, из тихих глаз его струилась совершеннейшая гармония небес, – нежно-голубая си, сиреневая – ля и длинная до, – долгая, как долгий понедельник.

Звонит Верочка. Та самая, «кошачья мама, выбранная богом». Она хочет в гости.

А кто не хочет в гости, я вас спрашиваю? Тем более в прекрасный праздник Песах?

Я тоже, может быть, хочу фаршированную рыбу с хреном. Я хочу сидеть за длинным, накрытым тяжелой скатертью столом.

Я хочу баранью косточку (на худой конец – куриную).

Я хочу выпить четыре бокала красного вина и налить еще один, для пророка Элиягу.

Но как быть с открытой дверью?

И потом, – дойдет ли Элиягу до улицы, на которой стоит мой дом, в котором не водится фаршированный карп?

Когда-то его приносила бабушка (не пророка, разумеется, а живого карпа).

Не знаю, в каких жарких боях добывала она его.

Тень карпа являлась примерно недели за две до праздника.

Она укоризненно маячила в дверном проеме, не решаясь войти в наш не особо богобоязненный дом.

Заглядывала тихая Любочка, – карп, вы еще не купили карпа, – с ужасом шелестела она уже с порога. Она открывала и закрывала рот, сама похожая на диковинную рыбу, – костлявая, с крошечным личиком и огромным наростом на спине, – Любочка потеряла голос лет двадцать тому назад, и потому не осталось на этом свете тех, кто еще помнил его тембр, – тетя Роза, я в гастроном, вам занимать? – соседская Мария время от времени посылала в разведку сыновей, – стриженных под «ноль» оболтусов десяти и восьми лет.

Иногда слово «карп» звучало как «короп», и от этого оно становилось еще более загадочным.

За «коропом» занимали с вечера, записывались, слюнявили жирный химический карандаш.

Но самое интересное было впереди.

Эмалированный таз с водой, в котором плавал он, еще живой, упругий, скользкий, с перламутровыми боками и розовыми жабрами.

Как она несла его домой, ума не приложу? За что держала? за жабры, за хвост, за голову?

Рыбьи глаза выглядывали из миски, – поверьте, мне достаточно было увидеть их один раз! Не больше.

– Ай, какой красавец! – соседи кивали головами, умильно складывали руки, поздравляли бабушку с победой.

Тема рыбы витала в воздухе, сообщая разговорам утраченную двусмысленность. Взрослые переговаривались загадками и сентенциями.

Ведь раньше, оказывается, все было другое, – и карп, и голова, – вы помните, какая была голова у карпа? Она не помещалась в кастрюле.

Все-таки та, прошлая жизнь, была гораздо насыщенней, полней. Вам доводилось когда-нибудь нести зеркального карпа?

***

Пророк Элиягу кружил вокруг дома, принюхивался к запахам.

Пророк знал толк в фаршированной рыбе! Иногда он посматривал на наши окна, – там мелькали тени, – колдовали, размахивали руками, жестикулировали.

Позовут или не позовут, – думал он, поднимая ворот светлого плаща.

Одет он был не по-нашему легкомысленно, и восседающие на лавочке старухи с подозрением переглядывались, – не наш, по всему видать, не наш, – отмечали они, а в окно выглядывала раскрасневшаяся бабушка Роза, – после удачи с зеркальным карпом она помолодела, – какой карп, ай, какой карп, – бормотала она, ловко соскребая перламутровую рябь с рыбьего бока.