Юрий Андрухович - Московиада

После множества поражений и отчаяний — сбылось! Свершилось! Обе приезжают почти одновременно, независимо друг от друга преодолев добрый кусок российских равнин. Знакомятся без тени лукавства, им на самом деле очень приятно, ведь они подруги по счастью. Уже с первых слов выясняются общие пристрастия: Есенин, а не Пастернак, Рубцов, а не Бродский, платья молодежные из полиэстера, спереди и сзади — фигурные кокетки, в швах кокеток впереди — карманы с застежкой-молнией, на спине — встречная складка, в дополнение — пояс. В тот же день в дрожаще-сладком предчувствии тотальных перемен к лучшему обе идут к Пушкину — положить цветы, просто так, от себя. Потому что обе любят Пушкина и даже считают его самым великим российским поэтом, своим учителем. Пушкин задумчиво рассматривает носки своих башмаков. Внизу, под ним, парни в серых униформах и черных беретах колошматят каких-то нестриженых масонов, называющих себя «демократическим союзом». Обиженные за Пушкина, провинциалки едут поселяться в общежитии.

Комендант оказывается чучмеком, правда дагестанцем, но еще довольно молодым дагестанцем: физически развит хорошо, плечи широкие, грудь, без сомнений, покрыта буйной растительностью, тридцать четыре года, успевает подмигнуть каждой незаметно для другой, глаза карие, Рамазанов Муртаза или наоборот — Муртазаев Рамазан.

Рамазан (Муртаза) предлагает на выбор комнаты на седьмом этаже. Любая может стать их комнатой. Есть комната с окнами на водочный, есть — на овощной. Есть с паркетными полами нового образца. Есть с разбитым окном. Есть рядом с туалетом. Каждая комната по-своему привлекательна.

Но есть вариант, на который обе соглашаются без колебаний. Это так называемый «сапожок», две соседние комнаты, отделенные от остального мира общей прихожей. Великолепно! И они поселяются и сразу же приглашают друг друга на чай. И разговаривают до поздней ночи про Пушкина, про Ельцина, читают наизусть собственные стихи, обмениваются похвалами, потом сборниками, изданными в областных издательствах на сэкономленной бумаге. И никакого даже намека на лесбиянство.

Так мы приблизились к кульминации.

А развязка? Чем дальше, тем больше доходит до каждой из них, что они сделали несусветную глупость. «Сапожок» оказался ловушкой. Ловушкой для глупых коров, которые бог знает зачем приперлись в этот бедлам. Самая большая их беда в том, что они не дозрели до группового секса. Поэтому им так и не удается соблазнить ни генерала, ни даже дагестанца. И, таким образом, связанные друг другом, они ведут совершенно монашескую жизнь, потихоньку злясь и скрежеща зубами, а прежняя неподдельная симпатия эволюционирует в еле скрываемую, с каждым днем все более очевидную, бездонную и черную ненависть.

Снилось мне с пятницы на субботу, будто я ужинаю с королем Украины Олельком Вторым (Долгоруким-Рюриковичем). Сидим вдвоем за мило сервированным столом в барочной лоджии голубого камня, время от времени появляются несуетливые слуги, преимущественно индусы или китайцы с позолоченными трезубцами на отворотах фраков, незаметно меняют блюда и тарелки, кушанья, ножи, вилки, клеши для ломания раковых панцирей, пинцеты для добывания моллюсков, скальпели для разделывания жаб и так же незаметно, без особого звона, выходят. Из лоджии открывается роскошный вид: садится солнце где-то в водах светлого озера внизу, в последний раз вспыхивают предзакатным блеском девственные вершины Альп или, если уж на то пошло, вообще Пиренеев. А мы с королем попиваем такие-разэдакие вина, коньяки, наливки и настойки и о том о сем калякаем.

— Ваша Королевская Милость, — обращаюсь я к нему, исполненный почтения. — Повелитель и Правитель Руси-Украины, Великий Князь Киевский и Черниговский, Король Галицкий и Волынский, Господин Псковский, Перемысский и Казатинский, Герцог Днепродзержинский, Первомайский и Ильичевский, Великий хан Крымский и Измаилский, Барон Бердичевский, Обеих Буковин и Бессарабии, а также Новой Аскании и Каховки Вседержитель, Дикого Поля и Черного Леса Архисеньор, Казаков Донских, Бердянских и Криворожских Гетман и Покровитель, Гуцулов и Бойков Неусыпный Чабан, Господин Всего Народа Украинного с татарами и печенегами включительно, а также с малохохлами и салоедами, со всеми молдаванами и манкуртами, в Земле Нашей Сущими, Большой и Малой Слобожанщины, а также Внутренней и Внешней Тмутаракани Покровитель и Пастырь, наследник преславного рода тысячелетнего, словом, монарх наш пышный и достойный, Ваша Милость, не угодно ли Вам навеки остаться в золотых скрижалях памяти вселенской и всечеловеческой?

— Хотел бы-м, — говорит Олелько Второй, — но чрез яки поступки?

— А чрез такие поступки, — отвечаю, — чрез которые все короли славы вечной непреходяще сподоблялися.

— Так, может, чрез войны? — спрашивает Олелько, взвив свои тысячелетние брови и породистое чело морщиня.

— Чрез войны и дурак может, Господин мой, и президент может.

— Тогда чрез законы и уложения мудры, права и хартии справедливые, — гадает Олелько.

— И это по барабану, Ваша Милость, для этого юродивые существуют или депутаты в парламенте, — продолжаю интриговать его.

— Так, может, чрез молодых жен и наложниц множественность скандальную, чрез пьянки гучны и драки бучны, чрез роскошь и обжорство повальные да другие непотребства, мало почитаемые?

— И это не ново, Великий Князь, все равно коммуняк не переплюнете, — мучаю его, как могу.

— Так не мучь же мя и поведай, чрез яки таки поступки?.. — немного просит, а немного и приказывает Олелько Второй.

Слуга-малаец убирает последние тарелки, вазу с живыми, еще пищащими, недоеденными устрицами, пустые бутылки из-под мальвазии, имигликоса да келлер-гайстера. Слуга же эфиоп приносит свечки в бронзовых канделябрах и эбеновую черную коробку, набитую сигарами наилучших сортов. Смеркается. Откуда-то из альпийских долин долетают благовония. Внизу, под лоджией, поет фонтан, а может, ручей. Двое маленьких негритосов приводят под руки слепого старца-бандуриста. Мы с королем закуриваем, а бандурист едва слышно перебирает струны, сев на каменную ступень, рядом с барельефным изображением танцующего фавна. В небесах появляются первые звезды.

— Так поведай же, олух этакий, чего хотел мне насоветовать?! — закипает король, разозленный моим многозначительным сигарным пыхканьем.

— Будьте, Ваша Милость, терпеливы и снисходительны, — отвечаю. — Не обидьте и букашки говняной, никчемной. В воскресенье посещайте Службу Божью, но и в будни молитвы не забывайте. Даруйте бедным свое добро, раздавайте улыбки вдовам и сиротам, бездомных кутят не убивайте. Думайте о великом и хорошем, как, например, моя поэзия. Читайте поэзию мою, ешьте тело мое, пейте кровь мою. Дайте стипендию мне, скажем, в немецких марках и пошлите меня путешествовать вокруг света. Через полгода Наисветлейший получит от меня такой панегирик славославный, что выше всех монархов его вознесет. Еще через полгода народ Украины возжелает Вашего возвращения, и в результате успешно проведенного референдума Вы въедете в Киев на белом кадиллаке. Истинно, истинно говорю Вам: дайте мне стипендию!