Юрий Андрухович - Московиада

Третий — это, конечно, Ройтман, но не тот, который работает на русской (хе-хе) «Свободе». Он еврей. Он будет последним евреем, который когда-нибудь покинет эту землю, но когда-нибудь все-таки покинет. Черновцы уже не те, что были, даже Одесса уже не та. У него пышные с сединой волосы и глаза, в которых живут отблески всех поколений от Адама до Христа. Его поэзия похожа на местечковое лето — в ней полно травы, старых камней и сладкой пыли. Полно маленьких парикмахерских и поросших забвением кладбищ. Это скрипка соло. Вчера его стошнило уже после спирта с «Саянами».

— О, уже отмылся, дарагой? — приветствует твое появление в собственной комнате Тургенев-Голицын.

— И даже дважды, — отвечаешь ты, но им этого не понять.

Постель у тебя еще не убрана, и ты, будто ненароком, садишься на нее. А все потому, что вместе с обменённой постелью тебе недавно попалась простыня, на которой, судя по всему, кто-то кого-то лишил невинности. И пятно не отстирывается. Так что лучше прикрыть его, чтобы не было лишнего трындежа по этому поводу.

— Неплохо было бы позавтракать, — говоришь на всякий случай.

— И я про то же, — подхватывает Юлий Цезарь. — Мы вчера договаривались про Фонвизина?

— Вчера мы могли договариваться про что угодно. Даже про государственный переворот. — Ты стараешься как-то этому противостоять, ведь у тебя столько дел, ведь этот заплыв в Пивное море добром не кончится, ведь это будет очередное поражение твоего духа в борьбе с искушениями и бестиями, гарпиями и фуриями, но, как всегда, бесхребетный, ты уже знаешь, что никуда не денешься.

— К тому же у меня мокрая голова.

— Я одолжу тебе ермолку, — говорит Ройтман, и они все смеются.

— Я позаимствую тебе шляпу, шапку, милицейскую фуражку, танковый шлем, — предлагает Голицын.

— Слушай, фон Ф., трубы горят, пойдем! — подъюживает Воробей.

— Трубы зовут, — добавляет Ройтман.

— Так засуньте их себе в жопу, — не слишком вежливо выражаешь ты пожелание.

— Понимаешь, нам все равно, пойдешь ты или нет, — рассудительно убеждает Воробей, — хочешь ты пива или нет. Дело лишь в том, чтобы уберечь тебя от дурной компании и нехороших влияний.

— Мы болеем за тебя душой, — говорит Ройтман.

— Мы любим тебя, как младшего брата, — вздыхает Голицын. — К слову, как тебе попадаются девственницы в этом бардаке? — кивает он на твою постель.

Увидел все-таки! Глазом старого тюремного воспитателя. Интересно, чему хорошему мог научить бедных зэков этот благородный с виду монстр?

Насвистываешь вместо ответа какую-то печальную баркаролу.

— Только не надо нам рассказывать, что эта кровь вытекла из твоего носа, — берет на понт Голицын.

— Ну хрен с ним. Пошли, — говоришь, чтобы закрыть тему.

— У тебя ж мокрая голова, — лыбится Ройтман.

— Все равно на улице дождь, — отбиваешься ты.

А на улице действительно дождь. Тучи, нависшие над городом отяжелевшим сукном, наконец прорвались. И дождь обложил вас со всех сторон. Холодный, хоть и майский. Май, а так, понимаете, холодно, как заметил поэт [5] «Травень, а так, понімаєте, холодно» — первая строка стихотворения Олександра Ирванца «Майская баллада». .

В последнее время на пиво следует ходить с собственными банками. Это напоминает рискованные для жизни вылазки за водой защитников осажденного средневекового замка. Как-то так случилось, что в империи внезапно стало не хватать кружек. Может, все кружки отвезли в Кремль на случай гражданской войны? И когда восставшие массы пойдут на приступ кремлевских стен, члены Политбюро будут швыряться в них кружками, полными нечистот и всякого говна. Может, именно в этих кружках, а точнее в том, что их нет, и проявляется полная нежизнеспособность мамы-империи?

Так или иначе, но вы бредете под холодным майским дождем, облепленные пустыми банками, а мимо вас проплывают по лужам автомобили и троллейбусы, созданные не столько для того, чтобы кого-то возить, сколько чтобы обляпывать грязными струями из-под колес редких дождевых прохожих. Это не май, это какая-то вечная осень. Наступило то горькое время, когда все вокруг ломается, и ничто ни к чему не подходит. Только сутулые фигуры нескольких хронических алкоголиков под намертво закрытым по неизвестному поводу сороковым гастрономом символизируют какую-то теоретическую возможность возрождения и лучшего будущего.

Ты думал, Отто фон Ф., плетясь в хвосте старых галицийских представлений, что пивбар — это обязательно тихая и сухая пещера на старинной мощеной улочке, где на вывеске симпатичный чертик с округлым от злоупотреблений брюшком, где полумрак, негромкая музыка, а кельнер употребляет непостижимое словосочетание «прошу пана»? Ты надеялся, что твои друзья заведут тебя именно в такой пропитанный янтарем парадиз, куда не достает дождь, гром, бум, мор, страх, путч, глад? Вместо этого вот тебе — пивбар на Фонвизина, какая-то невозможная конструкция, сборно-разборная пирамида, что-то типа ангара посреди огромного азиатского пустыря, поросшего первой майской лебедой. Ангар для пьяниц. Отсюда они вылетают на боевые дежурства. И поместиться их тут может несколько тысяч. Целая пьяная дивизия со своими генералами, полковниками, лейтенантами и, как ты, салабонами.

Пивбар на Фонвизина — это громадина величиной с вокзал, но вокзал Киевский, а не Савеловский, некий колоссальный отстойник перед воротами ада. Но это еще не все. Существует еще не меньший по площади кусок равнины, ограниченный металлическими столбами, на которых держится пластиковая крыша. Стен нет, только колючая проволока, подсоединенная к общей электросети.

И для того, чтобы попасть сюда, нужно заплатить рубль. Пошлина для Вельзевула, интересы которого при входе представляет криминального вида добрый молодец в белом когда-то костюме. Причем каждый полученный Вельзевулом рубль не является чем-то безвозвратно утраченным. Его возвращают тебе, его тебе воздают в виде рыбы, безрадостно серой мертвой рыбы, которой ты никогда не брал бы, если бы имел право без нее получить свое пиво. Но права такого у тебя нет. Рыба — это пропуск к пивному причастию, сакральный и вонючий символ, сохранившийся еще, возможно, со времен раннего христианства. Сохранившийся и искаженный, потому что тут происходит одна из кощунственных месс, апокалиптическое игрище для глоток и мочевых пузырей.

Да. Рыба поймалась, но это еще ничего не гарантирует. Пиво! Ради него следует выстоять длинную, но, к счастью, очень динамичную, с руганью и драками, зрелищно захватывающую очередь. Очередь, заканчивающуюся около узенького окошечка. И там, в нем, живет пиво? Может, там сидит какой-нибудь пивной архиепископ и по чайной ложечке причащает всех жаждущих? Нет, фон Ф., пиво живет не там. Оно шумит в автоматах, расставленных вдоль противоположной стены этого террариума. А там, в окошечке, происходит нечто иное: обмен бумажного мусора, известного под названием «рубли», на свободно конвертируемые монеты.