Михаил Липскеров - Весь этот рок-н-ролл

Не очень знаю зачем, но я взял билет в СВ. Хотя могу объяснить. В походе на остров Буян в поисках материнского молока, помноженного на паровозный гудок, не хочется видеть много народа сразу. С третьего пути я взошел в двенадцатый вагон «Красной стрелы», следующей по маршруту «Замудонск-Столичный – Санкт-Замудонск». С первой остановкой через три часа с копейками в Замудонск-Тверском. Проводник с ликом философа Ивана Ильина сообщил, что в купе я буду один.

– Как перст, – зачем-то добавил он, беря мой билет рукой с единственным пальцем. – Якудза. Такеши Питано, – представился он, поклонился в пояс и с возгласом «Кия!» ушел исполнять свои многотрудные обязанности.

Интересно, как он будет разносить чай с одним средним пальцем на руке. А ведь я еще второй не видел. А как он крестится, я вообще не представляю. Зато показать кому-нибудь «фак», как два пальца обоссать… Хотя вот с этим у него будут проблемы при одном-то пальце. Ну до чего же антиномичен мир!

Не успел я расположиться на полке, чтобы глянуть на перрон Ленинградского вокзала, как в дверь раздался стук. Вполне себе формальный, потому что, не дожидаясь моего ответа, дверь уехала, и в купе вошел странноватый для «Красный стрелы» чувак. На первый взгляд понять, в чем заключалась странность, было сложновато, но после того как чувак представился: «Великий князь Замудонск-Тверской Михаил», я понял. На чуваке было длинное, золотого цвета пальто, расширяющееся книзу. Именно в таком пальто Иван Грозный грохнул своего старшенького, положив конец Рюриковичам и открыв путь Романовичам, последнего из которых грохнул один из Лениновичей. У нас на Черкизовском рынке таких пальто не было. Не наловчились еще питайцы шить золотые пальто. А когда чувак его снял, то оно не упало на пол, как у всех нормальных чуваков, а само по себе повесилось на вешалку – единственный палец проводника, на сей раз не угрожающий миру вселенским «факом», а торчащий из стенки купе.

– А тебя как звать-величать, раззвиздяй добрый молодец? – спросил великий князь, снимая фальшак шапки Мономаха.

Фальшак полетел на тот же палец, который для его принятия увеличился в размерах и приблизился ко мне. Князь тем временем снял зеленый бархатный клифт до колен с серебряными застежками и кожаными вставками и расшитую серебряной нитью кумачовую рубаху. «Фак» недорубленного якудзы Такеши Питано вырос еще больше, чтобы принять княжеские шмотки, и грозил впечатать меня в стенку купе, граничащую с завагонным пространством России.

Да, палец хорош. Тут и говорить нечего. С таким пальцем никакая импотенция не страшна.

– Михаилом Федоровичем, – запоздало ответил я из-под круто пропахшей великокняжеским по́том рубахи.

– Понятно. Мишанька, значит… А меня можешь звать-величать «княже». Куда путь держишь, Мишанька?.. К нам, значит?.. В Вудсток… На остров Буян… К камню Алатырь… Знаем такой. Достопримечательность наша.

И князь посмотрел в окно на черную ночную Русь. И я посмотрел на черную ночную Русь. Потому что, если великий князь Замудонск-Тверской Михаил смотрит на черную ночную Русь, то какое такое право я, мелкий смерд Мишанька, имею не смотреть на черную ночную Русь?! А никакого права и не имею. И увидел я за окном в маленьком закутке Руси сельцо Вудсток, море-окиян, а посреди – островок Буян с часовенкой. И себя перед входом в часовенку. Стою, слегка наклонившись ко входу, за которым таится вожделенный камень Алатырь. Красивый до невозможности! (Это я – о себе.) Голова, как я уже говорил, слегка наклонена вперед вместе с целеустремленным взглядом. Могучий торс тянется за головой, но слегка повернут. Ноги согнуты. Левая рука протянута ко входу, а правая отведена назад с маленькой летающей тарелкой. Голый. Офигенно красивый! Вот бы Людочку Козицкую туда. А то: «Вы ж понимаете, Михаил Федорович, мне двадцать шесть, а вам – шестьдесят… Нет, с этим у вас все в порядке…» Сучка. Еще бы не в порядке! Вон фиговый листок размером с пододеяльник. Стоп! Почему вообще у меня на болте фиговый листок? И почему я – голый? И весь белый! И на постаменте. Кто ж на меня на постаменте посягнет? Осквернение. Вандализм. Хотя вон две чувишки голенькие косяки кидают. Одна эдак зазывно ручкой свое прикрывает, а вторая так вообще – настежь. Рук нет. Но нельзя рябинам к дубу перебраться. На постаментах стоят. Альбиноски мои.

– Мишанька, ты чего? Вернись…

Я вздрогнул и отвернулся от окна. Проводник, держа в одной руке поднос, второй, беспалой, неизвестным науке образом расставлял на купейном столике сулею, братины, кубки… (сейчас загляну в Яндекс… нашел…) горшки, блюда, все из злата и серебра. Кроме ложек. Те были деревянные. Подделка под хохлому. Почему подделка?.. Потому что где Великое княжество Замудонск-Тверское, а где – Хохлома. Где-где… Да и не было в те года Хохломы. Вот ведь Россия… Хохломы нет, а подделки уже есть.

– Ты, Мишанька, чего пить будешь?

– Да я, княже, вроде как бы завязамши. Да и голова болит.

– Крепко завязамши?

– Крепче не бывает!

– Понятно, Мишанька. Повторяй за мной: «Туго-натуго завязано, семь раз сплюнуто, восемь раз запечатано, бей-бей, не разбей, пей-пей, не пролей».

Я, завороженный магией (по-русски колдовством) древнерусского волшебства (по-русски ворожбой), доставшегося князю от предков-предков-предков-предков и от того первого, который этой присказкой снимал первое на Руси похмелье со второго по порядку предка, а для первого предка – первого потомка, потому что если бы второй предок (первый потомок) не опохмелился, то не появился бы третий, потому что при сильном похмелье процесс воспроизводства нации сильно затруднен, он просто-напросто и на хрен не нужен, потому что в состоянии сильного похмелья то, что висит между ног, и хреном-то назвать опрометчиво, потому что хрен он и есть хрен. Он (заглавное «О» – это не опечатка, это – знак уважения) даже и висит гордо, а в похмелье… так – сплошной мочеиспускательный канал…

Так, с чего я начал это, запутавшееся в собственных «потому что», движение мысли?.. А… со слов «я, завороженный…» А к чему я его начал вообще? С чего я со стези нарративного повествования свернул на скользкий путь ассоциативного блуждания по дебрям собственного дискурса в состояние похмелья пращуров предков древних русичей с… (опять заколдобило!).

– Пей-пей, не пролей! – вывел меня из постмодернистского транса князь и достал саблю.

– Наливай, княже!

– Так, Мишанька, я с тебе спросюю, что ты будешь пить, а ты мне отвечаешь, голова болить. А я с тебе не спросюю, что в тебе болить, а я с тебе спросюю, что ты будешь пить. Пильзенское пиво чи вино, а может быть, шампанское, а может, ничево. Насчет «ничево» – это я пошутил, – сказал князь, закончив бегать вприсядку по потолку купе. – Это такой у нас великокняжеский юмор. Дык, Мишанька, ты чё? Мишка, чё, да я ничё, я не знаю ни про чё, то ли люди чё сказали, то ли выдумали чё… – И князь звезданулся с потолка.