Сергей Жадан - Красный Элвис

Я хотел бы встретить старость, как он. Я хотел бы, чтобы мой сын не забывал обо мне, пусть даже без бигоса, чтобы хоть время от времени проведывал меня, хотел бы знакомить его с соседями по отелю и говорить — смотрите, это мой сын, правда, он замечательный? Я хотел бы всегда иметь про запас бутылку водки в шкафу для одежды и несколько выстиранных труханов. Я хотел бы, чтобы моей самой большой проблемой в 60 лет было отчаянное безумное пение моего соседа по коридору, соседа по безумию. Я бы с этим справился. Одинокие мужчины, запертые в своих комнатах с черно-белыми телевизорами и плохой мебелью, каждое утро выкручивают себе мозги в раздумьях о том, чем бы сегодня заняться, как бы пережить еще один праздничный, пустой день, высчитывая часы и секунды, когда к ним снова придут их дети, когда возвратятся из церкви их соседи, когда откроется бар и на ресепшене будет сидеть самая красивая девочка в отеле.

— Смотри, — сказал водитель, — это мотель. Здесь по вечерам проститутки стоят.

— И куда они потом деваются?

— Домой идут.

— Их тут, наверное, все знают, город небольшой.

— Тут вообще все всех знают. Быть здесь проституткой — это еще не самый худший вариант.

Оʼкей, быть проституткой действительно не самый худший вариант, даже на Донбассе, с его традиционной пролетарской системой моральных ценностей, очевидно, это не лучшие времена для угольной промышленности, молодой украинский капитализм пожирает сам себя, так что приходится идти на компромиссы, поступаться собственной территорией, пуская на нее чужих. Большие промышленные объекты умирают, словно динозавры, оставляя за собой красоту руин и терпкий запах безработицы. Индастриал проходит семь кругов производственного ада и превращается в мертвый индастриал, когда старые цеха, словно католические соборы в туристических центрах, перестают выполнять свою непосредственную функцию, отходя в область истории и шоу-бизнеса. Мертвый индастриал требует фиксации, его нужно сохранять на пленках, снимать портативными видеокамерами, делать подробные описания и вносить в каталоги каждый разбитый корпус и засыпанный рудник, которые попадаются тебе на пути. За мертвым индастриалом прочитываются биографии пролетариата, нанесенные трафаретом на стены бывших рабочих столовых, стоит лишь остановиться и продраться к этим стенам, раздавливая в придорожной траве использованные шприцы и выбеленные собачьи черепа. Все зависит от умения вовремя сделать остановку.

Мой друг Кристоф Лингг фотографирует исключительно мертвый индастриал. Отчаянные попытки обратить его внимание на густые растафарианские дымы, висящие над металлургическим комбинатом, или на запах свежей смазки, которым пропитываются абрикосы вокруг корпусов цементного завода, всякий раз заканчиваются ничем — Кристоф смотрит с раздражением и непониманием: мол, что тут интересного, они же еще двигаются, давайте подождем, пока они перестанут дышать, или по крайней мере ускорим этот процесс. Его можно понять: Кристоф из Вены — города мертвой культуры, но не мертвого индастриала; чтобы снять расхуяченную шахту, ему нужно как минимум пересечь пару государственных границ, желательно в восточном направлении. Он уже снимал промышленные развалины в Венгрии, Румынии и на Балканах, он шел по этому мертвенному духу в Чехии и Словакии, он легко отыскивал брошенные всеми объекты в Польше и с определенными трудностями даже в Германии (ясное дело — в Восточной Германии). Нужно было двигаться дальше на восток, поскольку какой бы восточной ни была Восточная Германия, это, конечно, никакой не восток, восток начинается дальше, приблизительно на Донбассе, именно туда и надо ехать, чтобы увидеть самые интересные руины. Донбасс — это не просто восток, на самом деле это и есть Дальний Восток, за которым начинаются пустошь и великие тибетские горы, и пространство обрывается, и уже там, как известно, нет не то что мертвого индастриала, но и системы свободного товарообмена как таковой.

Мы выехали из Харькова около двух часов ночи и уже утром увязли в тумане, в котором пряталась вся промышленная инфраструктура и лежал весь индастриал — и мертвый, и живой, и нерожденный, весь Донбасс с его тысячью пригородных вокзалов и тысячью затопленных штолен, с его стихийными рынками, на которых продаются промышленные секреты, и мотелями, где спят мертвые водители, с его реками, в которых светится ил — черный и блестящий, как арабская нефть, и его местечковыми дворами, к августу зарастающими сухой травой; марксистский Клондайк, где уголь залегает на уровне могил, которые роет бюро ритуальных услуг, так что, хороня покойников, домой в гробах несут уголь высокого качества, и где легкие наркотики стоят так же, как кока-кола, хотя кока-колу, в отличие от легких наркотиков, тут никто не употребляет, поскольку она вредна для здоровья. И это не говоря о проститутках.

Механическое пересечение пространства убивает саму идею путешествия. Преодолевать ландшафт нужно медленно и сосредоточенно, обращая внимание на мелочи и детали, которые, в общем-то, и формируют каждый пристойный ландшафт. Если ты не можешь остановиться прямо посреди дороги, если гонишь от начального пункта до конечного, ты теряешь самое главное: понимание тех отличий, которые существуют между этими пунктами и ради которых, как мне кажется, стоит куда-то ехать. Главное — не расстояние, которое преодолеваешь, главное — различия, которые его характеризуют, большинство путешествий совершаются ради этих различий, например ради различий курса доллара. Поэтому лучше отказаться от групповых экспедиций или, по крайней мере, максимально ограничить состав участников, поскольку нет ничего тоталитарнее, скажем, железной дороги, со всеми ее стрелочниками и линейными отделениями милиции, или международных авиалиний, где из всех деталей и различий замечаешь разве что различия таможенного контроля. Министерство путей сообщения — тоталитарная секта, созданная, чтобы ограничивать свободу твоего перемещения, сохраняя при этом перемещение как таковое, транспортируя тебя по фиксированному маршруту с фиксированным количеством остановок и фиксированным временем зависания на них. В идеале путешествовать нужно пешком, рассматривая пейзажи и знакомясь с попутчиками, железная дорога лишает тебя такой возможности, на железной дороге ты можешь перейти пешком разве что с первой платформы на вторую, различий между которыми не видят даже стрелочники.

Мы попытались избежать этой ловушки, обогнув все ворота и ограждения, перейдя все железнодорожные насыпи и проигнорировав все семафоры в будущее, щедро расставленные вдоль дороги. В поисках мертвого индастриала главное — держаться подальше от жизни во всех ее проявлениях, а какие самые простые и массовые ее проявления могут встретиться в дороге? Торговля алкоголем, одеждой или невольниками; представители закона, как они себе его представляют; паломники, которые автостопом добираются до святых мест или просто выбираются отсюда подальше, они сидят недалеко от шлагбаумов, пока колонна автомобилей пропускает очередной товарняк без нумерации, перебирают четки и бьют в ритуальные барабаны, обтянутые кожей забитых домашних животных; пока они сидят, мы разглядываем боевые вмятины на бортах краденых «фольксвагенов», рассматриваем зеленые, как водоросли, татуировки на руках мужчин и медно-красный утренний отблеск крашеных волос женщин, которые катят куда-то в безвестность черные тяжелые велосипеды; разглядываем пустые пачки из-под сигарет и снотворного, которыми усеян щебень, портреты Сталина в водительских кабинах, тинейджерок, спящих в фурах, животных, которые опасливо выходят к дороге, вынюхивая запах жизни и принося с собой запах смерти. Где-то здесь и начинается очередной городок со всем его индастриалом.