Дмитрий Калин - Книга россказней

– И совсем не больно, – подумал он, и его тело стремительно закрутилось, всасываемое в кромешную тьму трубы микроскопа. Прошла вечность, прежде чем в непостижимом далеко засветилось расширяющееся белое пятно. Приближаясь к нему, Хазе закрылся рукой, чтобы не ослепнуть в круговороте обступающего со всех сторон яркого света. Попривыкнув, веки обнажили зрачки. Из окна било нестерпимой белизной. Тело хрустнуло, разминая затекшие суставы. Воспоминания истончались и блекли, оставляя в памяти едва заметные следы. Но вот и они занесены стучащими в окно хлопьями яви. Снег. Первый снег преобразил застекольное пространство, прикрыв уродливую агонию природы новым чистым холстом, по которому еще только предстояло пройтись кистью событий.

Как же разительно отличается утреннее, наполненное внезапным лучезарным светом чувство от того щемящего и угрюмого, казавшегося таким безнадежным, Вчера! Ни малейшей нотки заунывной мелодии, сводившей с ума, ни тени сомнений призрачных картин прошлого, ни трагического предрешения финала романа жизни! Ничего. Жизнь будто начинается заново с чистого листа. И хочется веселиться неизвестно чему, совершать, пусть глупые, но оттого не менее важные поступки, шуметь, суетиться, не оглядываясь назад, и не задумываться, к чему это приведет и чем все закончится.

Хазе выскочил во двор. Чистый морозный воздух наполнил легкие, заставляя дышать глубоко и спокойно. Хлопья снега, падавшие неведомо с каких высот на подставленные ладони, таяли, орошая засохшие русла судьбы, собирались каплями озер. Синицы звонко звали Зин, прыгая и заглядывая в окна. Старушки-сараи помолодели, приодевшись в оренбургские платки и разгладив морщины снежным кремом. Хорошо! Но холодно. Хазе поежился.

– Надо одеться и пойти прогуляться, – решил он, вернувшись в квартиру.

Наскоро позавтракав, он вновь вышел на улицу, едва не прищемив дверью увязавшуюся за ним тень.

Усыпанный лепестками снежных роз, скатывающихся и скрипевших под ногами, Хазе торжественно отмерял пространство. Растрепанные вороны со всех сторон орали поздравления. Машины хлопали шампанским, брызгая пеной с сизым дымком. Останавливаясь, вильнул задом поскользнувшийся на мокром асфальте упитанный троллейбус. Дернулись электровожжи, и он нехотя тронулся в путь, увозя Хазе. Бросившаяся было за ним остановка быстро отстала, печально блестя вслед.

За окном мелькали привычные здания с бродившими возле них незнакомыми людьми. Бездомные собаки носились и игрались, радуясь свежевыпавшему снегу.

– Что-то многовато их нынче, – зевнул Хазе. – Проголодались, наверное. Вышли поохотиться.

Троллейбус встал, втягивая новую порцию пассажиров. Черная псина, сидящая на остановке, пристально глянула на Хазе и приветливо кивнула хвостом. Подошла кондукторша, и Хазе отвлекся, отсчитывая мелочь. Покрутив в руках билет, художник задумался и, очнувшись минут через десять, посмотрел в окно. На остановке сидела собака, весьма похожая на предыдущую. Хазе удивился, но не придал этому значения, полагая, что это разные животные. Когда троллейбус вновь притормозил, его уже опять встречала черная псина. Оторопевший художник проводил ее взглядом и принялся ждать следующей остановки. Еще издалека он увидел знакомый черный силуэт.

– Ерунда какая-то, – пробормотал Хазе, морщась и потирая лоб. – Их просто много, и они почти одинаковые. Дворняжки все похожи друг на друга. Троллейбус стоит недолго, поэтому рассмотреть их как следует не удается.

Найдя разумное объяснение, Хазе постарался успокоиться, но всякий раз глядя исподтишка на бродяг, сам не желая того, сравнивал их между собой. Это оказалось нелегко, так как животные меняли позы, да и время было ограничено. В конце концов, Хазе надоело, и он попытался выбросить из головы странные совпадения и переключить внимание на другое.

Снег за окном начал таять, сопливясь слякотью и туманя окрестности. Прохожие, хмурясь мелкой взвеси, поднимали воротники и шагали, выбирая среди грязного месива место посуше. Лохматясь мокрыми боками и спинами, среди терок ног сновали собаки. Некоторых вели на поводках. На короткий миг Хазе вдруг показалось, что не люди выгуливают собак, а, наоборот, собаки – своих хозяев. Зажмурив глаза и помотав головой, он отбросил неправдоподобные видения, но шальная мысль уже засела в мозгах. Обманывая самого себя, что не хочет ее проверять, Хазе решил выйти просто прогуляться. Двери буркнули за спиной: «Пока», и он с удивлением огляделся вокруг. Он стоял на той же самой остановке, откуда уезжал.

– А! Ну все понятно! – сообразил Хазе через минуту размышлений. – Троллейбус на конечной развернулся, потом на другой и обратно привез. Я круг сделал. Только что-то я этого не помню. Да и кондуктор почему-то не потребовал еще раз билет купить. Наверное, я задумался, а кондуктор меня не заметил. Все просто. И никакой мистики. Айда домой. Нагулялся.

Не желая встречаться ни с кем из знакомых, Хазе пошел кружным путем. И следуя непреложному закону подлости, у подъезда напоролся на Витьку, кормившего дворового пса. Шарик, наскоро проглотив кость и едва не подавившись, ощерил зубы и с лаем бросился было к художнику, но тут же поджал хвост и рванул в обратную сторону.

– Чего это с ним? – удивился Хазе, обращаясь к Виктору.

Тот пожал плечами:

– А я почем знаю. Кто их разберет. Собаки – они такие собаки. Сейчас из рук кормишь, а только успей отвернуться, хвать тебя за ногу. Ноги-то не промочил? Сыро. С работы, что ли, идешь? А, ну да… Ты же говорил, что не работаешь. Зря, что не работаешь. Работать надо, деньги зарабатывать. Жить-то на что-то надо. Сейчас все работают. Я бы тоже работал, да мне пенсии хватает. Гулять, значит, ходил. А я подумал: с работы. А потом вспомнил, что ты не работаешь…

– Спокойствие. Только спокойствие. Дышите глубже, – успокаивал сам себя Хазе. – Не злись. Войди в его положение. Он дома сидит, никого не видит. Скучно ему, поговорить хочется, выговориться… Нет, ну я все понимаю! Но сколько можно из пустого в порожнее переливать?! Он сам вообще понимает, что ерунду мелет?!

– Я сначала и не понял, что ты идешь. Думал: ты или не ты. Потом пригляделся – вроде ты. А вроде не ты. Потом гляжу – ты…

– Как он мог меня видеть, если ко мне спиной стоял? Третий глаз у него на затылке что ли? – подумал Хазе. – Ой, ладно, Вить, побегу. Дел полно.

Избавившись от назойливого старика, он заскочил в дом.

За окном быстро стемнело. Завьюжило снежным крошевом с изморосью. Иногда с улицы доносился отрывистый собачий лай, а сверху от соседей – скрип половиц. Хазе размышлял, бродя по квартире и смоля сигаретой. Вчерашняя задумка нарисовать пустоту вновь разбередила его душу. Идея хорошая, но как ее воплотить? Как написать то, чего нельзя увидеть, потрогать? Какого цвета Ничто? Черного? А почему черного, а не белого, оранжевого или какого другого? Если черного, то квадрат Малевича вполне подходит. Но это не то. Совсем не то. Пустота – не какой-то определенный объект, изображение которого можно перенести на холст. Пустота – Все в Ничто и Ничто – во Всем. Ее можно лишь почувствовать. Узреть незримое, сделав незримое зримым…