Мелф - Концерт для Крысолова

Бальдур подумал, что это, может, оттого, что на цыган всегда все пялятся, вот они и привыкли. Он был совершенно прав.

Его изрядно смущало то, что он не мог даже приблизительно определить ее возраст. Она была маленькой и худенькой, как девочка лет тринадцати, но платье топорщилось на груди самым семнадцатилетним образом, и потом… ее взгляд… По лицу тоже не поймешь — острые девчоночьи скулы и подбородок, но при том тяжелые темные веки и толстые потрескавшиеся губы, которые нагловато ухмылялись.

И поведение девчонки выбивало его из колеи. Она окинула его острым взглядом и спросила:

— Чё это у тебя с рукой?

Бальдур только сейчас понял, что поджимает ноющий большой палец правой руки, инстинктивно помещая его под защиту ладони.

— Да ничего страшного…

— Дай гляну. Иди сюда, — вставать она и не думала, — Да не бойся за велик, никто не утащит. Мой брат бы мог, но он там дрыхнет, пива напился.

Бальдур с полыхающими щеками шагнул вперед. За велик он не боялся нисколько, несмотря на близкое соседство некоего вороватого брата. Подраться Бальдур не боялся даже с парнем на пару-тройку лет старше — сказывалось общение с мальчиками из Кнаппеншафт [4] «Кнаппеншафт» — приблизительный перевод «Содружество оруженосцев» — добровольческая молодежная организация национал-социалистического толка, действительно существовавшая в Веймаре. И Ширах действительно стал ее членом в 12-летнем возрасте. и мюнхенскими ребятами.

Она схватила его за кисть темной сильной рукой, он сжал губы, когда задели больное место. Пахло от нее резко, не слишком неприятно, но резко — а чем, он понять не мог.

— Вышиб ты его. Из суставчика, понял? Скоро распухнет и посинеет. Хошь, поправлю. За две марки. Или у тебя нет?..

— Как это нет! — возмутился Бальдур.

— Ты сядь.

Он присел на траву рядом с пнем.

— А что ты будешь делать, если придет мой брат и попробует скрасть твой велик? — спросила она вдруг.

— Дам ему в мо… Оййййй!

— Всё.

Бальдур шевельнул пальцем — ничего не болело, осталось только воспоминание о боли.

— Брат говорит, что я дура, — сказала девчонка, — а я и правда дура.

— Почему?

— Две марки вперед не взяла. Теперь зажилишь, да?..

— Да иди ты! — рявкнул Бальдур униженно и зашарил в карманах, нашел пять марок и сунул ей.

— А сдачи нету.

— А не надо, — ответил он в тон, как-то поняв, что такие, как она, берут деньги — любые — как должное, — И спасибо, Ма… — назвать ее так он не мог, смех разбирал, и потому заявил, весь красный:

— По-нашему ты Грета, да? Ну, если покороче?..

— Ага. Еще Марго.

— Это по-французски.

— Ага. По-русски Рита буду.

— Ты и в России была?

— Мы везде были. Только в Африке, брат говорит, никогда не были. Как же по-африкански Маргарита? Не знаешь?

— Я же не из Африки.

— Ну, зато наверно образованный, да?

— Да ладно. А ты все языки знаешь, где вы были?.. — неуклюже вышло, но она поняла.

— А вон, — сказала она, — слышишь, щегол свистит.

— Ну, — Бальдур знать не знал, что это именно щегол.

— В России тоже есть. Он там по-русски свистит?.. Или как? Вот и мы так.

Ничего толкового в этом объяснении не было, именно потому оно и было исчерпывающим. Бальдуру и самому-то удивительно легко давались языки, но из славянских он не знал ни одного.

— Слушай, у тебя там вода? — спросила Маргарита многозначительно.

— Где?!

— Вон, на багажнике. Не дашь попить, а? Жарко.

— Пожалуйста…

Она попила в охотку, с чавком отлепив губы от горлышка бутылки, протянула ему, он тоже присосался к воде. И после этого уже почему-то не хотел сесть на велик и как можно быстрей смотаться отсюда. Они разделили не хлеб, а всего лишь минеральную воду «Файхингер», но… тем не менее. Он подумал, что ему нескоро представится такой случай узнать побольше о тех, кто неизменно вызывал его любопытство.

Маргарита, казалось, никуда не торопилась. Точней, время просто не имело к ней отношения.

— А что ты тут сидела-то? — спросил Бальдур.

— Так.

— А, — сказал он, будто понял.

— А ты чего здесь ехал?

Он улыбнулся — искренне — и ответил:

— Так… Слушай, а как вы… Ну как… Ну вообще живете?

— Живем.

— А зарабатываете… как?

— Кто как, — она ухмыльнулась, показав на этот раз белейшие зубы — не хуже, чем у самого Бальдура, который с детства тер их зубным порошком и выл в кресле стоматолога, который всего лишь хотел выдрать не выпавший вовремя молочный зуб.

— А ты?.. — спросил он.

— Я гадаю… но это так, иногда. Вообще я лечу. Зверей лечу. Коров там, коней. Собак, ясное дело. У тебя собака не болеет?

— Нет… А откуда ты знаешь, что у меня соба…

— Хочешь, тебе погадаю?

— За две марки? — усмехнулся Бальдур.

— За пять.

— Давай.

— А у тебя есть?

— Есть, конечно, — Бальдур снова смутился, и тут его опять цепко схватили за руку.

Маргарита долго вглядывалась в чистую мальчишескую ладонь, но только хмурилась.

— Я во все это не верю, — предупредил Бальдур.

— А я тебе ничего и не говорю, — сказала она, равнодушно разжав хватку, — Не пойму. Мой брат вот поймет… Хотя он, честно сказать, не цыган. Он — наполовину. Но он поймет.

«За десять марок», — мысленно докончил Бальдур.

Солнце, меж тем, спряталось, было уже не так жарко, воздух потяжелел, словно набух.

— Эй, — сказала Маргарита.

— Да?

— Хочешь?

— Что?..

— А то не знаешь, что.

— Эээ…

Бальдур совсем потерялся.

Нет, он не мог сказать, что его никогда не интересовало, что там у девчонок. Интересовало. И волновало. Не настолько, чтоб с ума сходить, но все же.

Мама его никогда особо не беспокоилась о том, чтоб не появляться перед ним полуодетой, и нежные линии ее рук, ног, талии настолько резали ему глаза, что он отводил их, алея, как помидор. Кроме того, была еще и сестра — Розалинда. Она младшего брата, любимца родителей, старалась вообще в упор не видеть. Ни при каких обстоятельствах.

В девчонках его возраста и его круга была, как ему казалось, тщательно скрываемая, но мало чего стоящая тайна — но они так тщательно оберегали ее! Зачем?.. Может, там действительно было что-то такое? Этакое?..

Бальдур с малых лет листал, вместо детских книжек, альбомы с репродукциями мастеров Возрождения и фотографиями великих скульптур. И то, что женщины устроены иначе, в пять лет принял как должное, а потому позже не очень понимал интерес десятилетних ровесников к «сиськам» и «писькам». И с девочками своего круга, в отличие от мальчиков своего круга, обычно сразу находил общий язык — без дурацкого смущения и глупых шуточек обходилось… а чего тут смешного-то?

Дальше стало чуть сложней. В этой семье никогда — никому — какого б он возраста ни был — не запрещали брать с книжной полки то, что хочется.