Лидия Ланч - Парадоксия: дневник хищницы

— Отъебись от нее. Найди кого-нибудь в своей весовой категории.

И это мне говорит человек, который весит больше меня фунтов на шестьдесят. Я аккуратненько запускаю руку ему в промежность и сгребаю в кулак его толстый член и яйца. Схватила, сжала и провернула. Он был в хлам и не понял, что происходит. Подумал, что я с ним заигрываю. Впился мне в губы всей своей пастью, засунул мне в рот язык. Я всосала его в себя.

Он встал, увлекая меня за собой. Он был из той редкой породы мужчин, которые чем пьянее, тем лучше ебутся. Трезвый он ни на что не годился. Пьяный в жопу — он был одним из лучших. Потрясающая мощь. Выдающаяся. Одной рукой он расстегнул на себе штаны и достал своего зверя. Другой — сорвал с меня тонкие кружевные трусики. Шелковистая ткань нежно царапнула самое нежное место. Он подхватил меня под колени и поднял, словно игрушку. Насадил меня на свой член, уже эрегированный и липкий от нашей короткой схватки на ковре. С животной силой, умноженной алкоголем, он загнал нас обоих во взаимный оргазм, после чего швырнул меня на свободную кровать. Потом застегнул штаны и направился к выходу. Погрозил мне пальцем. Сказал, чтобы я не вздумала с ней трахаться — с нашей миниатюрной подружкой, которая все еще сотрясалась в сухих позывах на соседней кровати. Я соврала и сказала, что дам ей проспаться. Честное слово. Как только он вышел, я схватила пустой стакан и запустила им в дверь. Они все такие. Как сами — так очень даже. Но когда кто-нибудь повторяет их штучки над кем-то другими, им, видите ли, неприятно на это смотреть.

Я снова сосредоточилась на аппетитной кругленькой попке, которая все еще дергалась в спазматическом ритме, призывно сжимаясь и разжимаясь. Теперь я ее колотила туфлей. Словно наказывая ее за героиново-алкогольный коктейль, пагубное воздействие которого вылилось в болезненный отходняк, продолжавший сотрясать ее хрупкое тельце. Постепенно конвульсии затихли, обернувшись заманчивым, соблазнительным ступором.

— Больше не надо, пожалуйста, — с трудом выдавила она и отправилась в ванную. Волоча бледные белые ноги прямо по осколкам стекла. Сейчас она боли не чувствовала — в своем совершенно удолбаном состоянии. Но завтра она все почувствует. Напоминание про вечер, оставшийся в памяти смутным пятном. Боль всегда запоминается лучше всего, и особенно — когда остаются шрамы. Завещание расплывчатых воспоминаний.

Многие обвиняли меня в скрытом женоненавистничестве. Обычно — после не очень удачного с их точки зрения секса на троих. Участники-мужики узнавали мои мужские замашки и начинали заметно нервничать, когда их принуждали смотреть на свое собственное отражение. На самом деле, мне нравилось садировать девочек, но точно так же мне нравилось, когда садировали меня… Один мой приятель, мужчина, однажды сказал, что когда-нибудь я точно убью другую женщину, если не буду предельно — предельно — осторожной; что мне надо следить за собой. И не увлекаться. Он боялся, что моя нездоровая увлеченность Тедом Банди, Рикки Рамиресом и Ричардом Спеком, в конце концов, отразятся на моем психическом состоянии, и последствия будут самыми плачевными. Он сделал глубокомысленный вывод, что я просто-напросто пытаюсь убить женщину в себе, что какая-то часть моего существа несет на себе пагубный отпечаток продолжительного инцеста, и эта неразрешенная боль приняла извращенные формы садизма, педофилии и нимфомании. Что посредством сексуального изуверства и унижения я вновь и вновь оживляю в памяти свою собственную агонию. Я ответила, чтобы он засунул куда подальше свои идиотские домыслы в духе Краффта-Эбинга, что удовольствие всегда должно быть приправлено крошечной толикой боли, и что я никогда не делаю с другими женщинами того, что мне не нравится, чтобы делали со мной. К тому же, если бы я и вправду собралась кого-то убить, то вокруг меня есть немало мужчин, которые были бы первыми кандидатами на истребление. И он сам в том числе. После этого он заткнулся. Потому что увидел во мне себя и испугался собственного отражения — опять же.

Долгие прогулки. Всасывая в себя каждый дюйм города. Ловя вибрации отдельных кварталов, где я потом буду охотиться под покровом ночи. 2-я стрит между А и В. Деланси-стрит ниже Кристи. Райвингтон. Уэст-Сайд Хайвей. 37-я стрит в Адской Кухне. 116-я. 110-я у Центрального парка на Верхнем Бродвее. Проникая в подъезды, в подвалы. Поднимаясь на крыши. Спускаясь вниз по пожарным лестницам. Подслушивая голоса из-за неплотно закрытых дверей: пустая застольная болтовня, переговоры с поставщиками, шумные ссоры, нежное воркование, детский плач. Расшифровывая историю домов по обрывкам подслушанных разговоров.

Гуляю по городу, зачарованная частотой, с которой меняется атмосфера. Через каждые несколько футов — наплыв совершенно другой текстуры, запаха, вкуса. Настойчивый натиск. Голод. Город — он тоже вампир, гигантский сосущий вихрь. Он кормится тобой, выманивая на улицы. Еще один призрак в машине. Шепот на экране радара. Невидимая звезда, что пронзает галактику, выдуманную мертвецом.

С Джонни мы познакомились через общих друзей. Он приехал на выходные из Санкт-Петербурга, штат Флорида. В компании своей школьной зазнобы, похабной и наглой блондинки, которая не умела нормально произносить слова, а все только сюсюкала, одевалась, как малолетняя школьница-проститутка, и бесила меня до того, что хотелось на стенку лезть. Под конец их визита я все же не выдержала и сцепилась с этой блядищей, расколошматила ей губу и подбила глаз, а его выебала в туалете — в том же баре, где мы с ней подрались. Таким образом, я закрепила свою победу над поверженной соперницей. Все-таки я отстояла его для себя. И это, блядь, был еще тот трофей. Полнокровный румяный ирландец, рабочий-металлист, законченный алкоголик с явными психическими отклонениями и в продвинутой стадии нарциссизма — в общем, тяжелый случай. Воображал себя этаким Марлоном Брандо. Все, что он делал, он делал как будто отыгрывал эпизод перед камерой, застрявший в своих голливудских грезах. Поэтому было почти невозможно не обращать на него внимания. В плане показательный выступлений — шоу одного актера — он переплюнул даже меня. Я должна была его заполучить.

Джонни отправил Дженни обратно во Флориду. Вбил себе в голову, что у нас с ним любовь века — что мы классическая влюбленная пара в традиции Бартон-Тейлор. Он уболтал одного из своих санкт-петербургских приятелей — какого-то гомика-антиквара, — пустить нас пожить к нему на пару месяцев, пока он не найдет работу, и мы не сможем устроиться сами. В крошечной комнатушке, где места хватало только на раскладушку и тринадцатидюймовый черно-белый телик. По вечерам мы шатались по барам, играли на деньги в пул. В клинике на 2-й авеню всегда можно было разжиться секоналом. Мы запивали его дешевой водкой, играли еще пару партий, разводили какого-нибудь дурака на деньги, а потом возвращались к себе в конуру и трахались часами — ждали, пока на экране в углу не появится серый снег, и только тогда забывались тяжелым сном.