Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

– Ты о чем это?

– «Ибо всякий возвышающий себя унижен будет, а унижающий себя возвысится». От Луки, четырнадцать, одиннадцать, – выпалила я первое, что пришло мне в голову.

Настоятельница поглядела на меня с сомнением и произнесла задумчиво:

– К такому случаю уместнее сказать: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас…»

– От Луки, шесть, двадцать семь, – уточнила я, а настоятельница продолжала:

– «Какою мерою мерите, такою и отмерено будет вам».

– От Марка, четыре, двадцать четыре, – не отстала я, и настоятельница милостиво кивнула.

– Все от бога! – промолвил Дата Туташхиа.

Ей показалось, он шутит.

– Нет! – вскинулась она. – «Огород нужно полоть…» Это сатана внушил тебе. Ты восстал против зла, но зло злом не убьешь. Когда насилием пойдешь против насилия, в одном месте зло, конечно, вырвешь, но на том месте вырастет много нового зла. Ты этого не видишь или не хочешь видеть! – Снова поднялась ее рука, и снова взгляд в мою сторону. Куда мне было деваться от ее ястребиного ока!

– Сказано: «Дом мой есть дом молитвы, а вы сделали его вертепом разбойников». От Луки, девятнадцать, сорок шесть.

Ефимия отвела от меня глаза, и я выпалила:

– «Когда услышите о войнах и военных слухах, не ужасайтесь, ибо надлежит сему быть». От Марка, четырнадцать, семь.

Магали Зарандиа не выдержал и рассмеялся. Ефимия настороженно оглядела нас.

– Прости меня, мать! – Лицо Магали приняло постное выражение. – Я был удивлен, что девочка так хорошо знает Евангелие.

– Не девочка, раба божия, – строго поправила мать Ефимия и повернулась к Дате: – Нет цели, которая могла бы оправдать столько грехов, сколько ты взвалил на себя. К чему приводят твои дела, ты знаешь не хуже меня. Когда Килиа настиг тебя и окружил дом Бечуни Пертиа, твои друзья взяли парней Куруа заложниками. Младший лишился ума и до сих пор не пришел в себя, все болеет… – Ефимия осенила себя крестом. – Ты избрал Куруа, чтобы в этом месте пресечь зло. Но перед кем и в чем виноват его мальчик?! В Хашури вы ворвались к Кандури и собственных его гостей заставили засыпать хозяина крупой. Смешно? А смеяться нечему! Кандури удавил Дастуридзе или как там его, а свалил на вас. Управляющий Амилахвари и по сей день в тюрьме, не может доказать, что не он навел вас на дом Кандури. Вроде бы одолели негодяя, вырвали зло, а смотри, на месте этого зла сколько другого зла проросло! И сколько еще дел твоих и грехов могу насчитать! Да разве перечтешь все, что понаделано в Грузии твоим именем с тех пор, как ты взялся огород полоть… Ну, заставил ты Тордуа убить Коториа! Так этот Тордуа и твердит, как ты ему велел: «Не я убил, а Дата Туташхиа». Только не поверил ему никто, и сослали беднягу на каторгу…

– Коториа изнасиловал жену Тордуа на его же глазах. Чему удивляться, если он убил насильника?

– Но изловил этого насильника ты. Ты и привел его в пацху к Тордуа. И оружие было твое. Не сделай ты этого, на нашей грешной земле одним убийством, было бы меньше. И на четырех сирот меньше было бы у бога. Да и бедняга Тордуа сидел бы в своем доме, растил бы своих четверых, а не маялся бы на каторге. Ну и что? Разделался ты со злом? Ты же простой смертный! Кто позволил тебе жить так, как ты взялся жить? «Не мир пришел я принести вам, но меч» – это лишь мессиям положено…

– От Матфея, десять, тридцать четыре, – сообщила я.

– …Только мессиям, – продолжала Ефимия. – Да и им лишь тогда, когда пора и надобность созрела, а не когда им заблагорассудится.

И снова взметнулась рука Ефимии.

– «Отдавайте кесарево кесарю, а богу богово». От Луки, двадцать, двадцать пять, – пробормотала я себе под нос, и вслух: – «А ходящий во тьме не знает, куда идет». От Иоанна, двенадцать, тридцать пять.

Мать Ефимия услышала и то и другое, но не сказала ни слова. Тут я поняла, а потом и вовсе убедилась, что с течением времени моя наставница сама вовлеклась в мою игру с Евангелием. Я поняла это, когда однажды, велев привести изречение, подтверждающее ее мысль, она тут же попросила меня произнести другое, по смыслу противоположное. Я ответила, не помедлив и минуты, а она надолго ушла в свои мысли. «Это у тебя сатанинское», – сказала она мне тогда.

– Велики грехи твои, Дата, – продолжала свое мать Ефимия, – велики, и несть им числа. Хочу понять, с какой стороны подкрался к тебе сатана, какой тропой шел, через какую щель пролез в твою душу. И как сумел изгнать из тебя благодать… Скажи мне, зачем ты все это делаешь?

– Разве непонятно? – Дата Туташхиа обвел глазами всех, кто сидел в комнате.

– Совсем непонятно! – ответила мать Ефимия.

– И вам непонятно, отец? – спросил Дата Магали.

Отец хотел было промолчать, но, увидев, что молчание затягивается, проговорил негромко:

– Я-то знаю, да только…

– Что знаешь? – повернулась к нему настоятельница.

– Почему он это делает…

– Почему?

– Не в силах не делать, вот почему!

– Совсем ни к чему эти твои слова! Не в силах по-другому делать – это еще не причина. Но я спрашиваю о цели… Впрочем… я бы хотела знать: почему он по-другому не может?

– А почему, скажи мне, церковь проповедует: «Не убий! Не укради! Не лжесвидетельствуй! Не прелюбы сотвори! Почитай отца твоего и мать»? – спросил Магали Зарандиа, а я: «От Марка, десять, девятнадцать»…

– Твердости нравов ради, возвеличения любви ради, ради искоренения зла в человеке…

– А зачем это нужно? – спросил Дата Туташхиа.

– Кто зол – тот народу своему враг, он изничтожает и растлевает свой народ. А добрый – это сила, которая народ объединяет и споспешествует его величию, он – защитник народа. От злого не жди любви ни к народу, ни к родной земле. Сердце его алчно, а дух себялюбив. Тот же, кто высок духом, долгом своим почитает действовать на благо отчизны, народа и ближнего своего, а придет час, он и жизнь свою принесет на этот алтарь. Вот зачем нужны заветы нашей церкви! – Настоятельница говорила очень горячо.

– Выходит, преданность отчизне и самоотречение – удел одних лить благородных людей, – сказал Магали Зарандиа. – Но ведь в сражении гибнут и дурные люди?

– Их гонят – они и гибнут. Один суда боится, другой – пули в спину. – Ефимия подняла руку. Я не успела вдуматься ни в вопрос Магали, ни в ответ настоятельницы и сказала первое, что пришло в голову:

– «Ибо много званых, но мало избранных». От Луки, четырнадцать, двадцать четыре.

– Строго судите, матушка! И тот сын своей земли, кого позвала она исполнить свой долг, и он пошел и погиб за нее. Вот так-то бы лучше сказать! – возразил Магали Зарандиа.

– Народ и отечество… А как ты, мать, нас учила? – повернулся к Тамар Зарандиа.

– Прежде чем сделать что-нибудь или сказать, подумай сначала, будет ли дело твое или слово полезно народу, отчизне, ближнему твоему, – Тамар говорила медленно, будто для себя. – Так учила я вас, дети мои. И отец наш учил нас этому, И все отцы и деды нашего рода учили так своих детей.