Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

Сарчимелиа подождал ответа Даты Туташхиа, но абраг не проронил ни звука, глядя в лицо собеседника, освещенное огнем.

Сарчимелиа подумал было, что Туташхиа молчит, подавленный твердостью его тона, но в позе абрага были лишь усталость и спокойствие.

– Дата Туташхиа, – заговорил он, уже волнуясь, – нет нужды ни мне, ни тебе в наших с тобой распрях. У нас один враг, и если нам вместе прижать его, лучше будет. – Сарчимелиа опять замолчал, ожидая, что скажет Туташхиа, но ответа по-прежнему не было.

До разбойника, видно, дошло, что не так пошла его речь, и он смутился.

– Дата-батоно, Накашиа сожгли твой дом. Тебя найдут – убьют. Я в Сухуми у одной бабы деньги хранил – они их забрали, а было этих денег столько, что на них таких домов, как твой, сотню можно поставить – не меньше.

И опять – ни малейшего впечатлении. Ни один мускул не дрогнул в лице абрага. И по-прежнему он не отрываясь глядел в лицо Сарчимелиа.

– Давай вместе стребуем с него каждый свое. Лучше будет.

Мордухай подсел к Дате Туташхиа. Разбойник уставился на слепого, будто взглядом хотел заставить его вытащить из Туташхиа хоть слово. Конечно, взгляда этого Мордухай видеть не мог, и ни одного слова он не сказал, но разбойник почувствовал, что старик вот-вот заставит его уйти.

– Ты что думаешь, Дата-батоно, я разделаюсь с братьями Накашиа, а с тебя взятки гладки? Может, так оно и выйдет, да все равно твоим грехам на тебе висеть. Ты послушай только, что народ о тебе говорит… Ты же умный человек… – Сарчимелиа уже давился словами, но Дата молчал. – Дата-батоно, тебя одного послушаются Накашиа. Помоги мне забрать у них деньги. Половина – твоя.

Слабая улыбка скользнула по лицу Туташхиа, а может, искра мелькнула в его глазах и погасла. Сарчимелиа понял, что лихой его тон давно уже перешел в мольбу, что не пойдет с ним Туташхиа к братьям Накашиа, но все равно разбойнику хотелось услышать от Даты хоть слово.

– Ступай, Ража-браток, своей дорогой, – сказал Дата.

Мордухай пошарил по столу, нащупал патроны и протянул их разбойнику. Сарчимелиа помедлил, прежде чем подняться, рассовал оружие и вышел.

Донесся лай соседских собак, сначала вблизи, потом издалека, и все стихло.

Вошел Исаак, внук Мордухая, и стал собирать ужин.

– Все это одних рук дело, Дата, – сказал Мордухай. – Одной головой придумано. Одной веревочкой перевито. Очень уж все одно к одному.

– Кто же он, этот человек? И почему такие умные люди идут к ним на службу, хотел бы я знать? – спросил Дата.

– Каждому – свое. Бог многим отпустил ума, а разумом наградил немногих. По разуму человека и дела его. У тех, о ком ты говоришь, поганый разум. Какими же быть делам их?

– А когда ты жить начинал, Мордухай-батоно, какой у тебя был разум?

– Выгода да прибыль.

– Ну, а потом?

– Понял, что все это – прах, но ничего лучшего мне не попалось, и тогда пошел до конца – копил и умножал нажитое. И так почти до ста лет. – В очаге шипела сырая коряга. – Хорошее ел, хорошее пил, в хорошей одежде ходил, но на другой день об этом уже не помнил. Все превращалось в ничто… – Мордухай помолчал. – А знаешь, что из всего этого в памяти осталось?.. В Мартвили на базаре мальчонка однажды козу продавал. Одежонка на нем была такая грязная и изодранная, какой я в жизни не видел. Торговала козу старуха вдова: мор выбил всю семью, только внук остался, грудной младенец. Чтобы выходить его, и покупала она козу. Слезами умывалась – просила мальчишку уступить скотину за шесть гривенников, больше у нее ни гроша не было! Мальчишка – ни в какую. А я в ту пору черкеску продавал, досталась она мне по дешевке. Отдал я мальчишке черкеску задаром, ничего не взял. Забыть не могу его глаз: и верить не верит, и рад до смерти, а удивлению – края не видно. И еще помню: взял он у меня черкеску, тут же отдал старухе козу за шестьдесят копеек. Я ему. Он – ей.

Туташхиа оторвал наконец взгляд от огня и перевел на слепого Мордухая.

– Пробовал я по-твоему. Сам знаешь, сколько раз пробовал.

– Ну и что?

– Кого я одел-обул, тот меня разул-раздел. А не меня, так другого. Здесь уж разницы никакой. – Туташхиа налил себе водки.

– Ну, а если б не одел, не обул, что ж, ты думаешь, тот человек не пустил бы другого голым по свету? Или даже тебя – тоже ведь разницы никакой?

– Это в голову мне не приходило, – сказал Туташхиа и опорожнил стопку.

Кончили есть. Туташхиа раскурил трубку.

– Не пойдет он один к братьям Накашиа, – сказал Мордухай, – смелости не хватит. Но и покоя ему не будет, пока не отомстит.

Исаак убрал посуду. Вытер стол.

– Найди, браток, Буду Накашиа, – сказал Дата Исааку, – расскажи обо всем. А то нахлебаются они горя от этого шакала.

На рассвете Исаак набрал мелкого товара и пустился в путь по горным деревушкам, но братья Накашиа заметали следы, как никогда прежде, – попробуй найди их. Не успели слова Даты дойти до них, как случилось то, чему суждено было случиться: Сарчимелиа подстерег их и одним выстрелом уложил Буду на месте. Лука, решив, что это полиция, удрал. Сарчимелиа явился к посреднику, помирился с полицией, согласился служить и через две недели вышел охотиться на разбойников.

Лука Накашиа скрывался еще несколько месяцев, время от времени возвращаясь домой, – погостит недельку и обратно в лес. Понемногу он привык к дому, и мы его не беспокоили. Наконец ему и вовсе надоело играть в казаков-разбойников, и он взялся за мотыгу.

Как и было между ними договорено, Туташхиа через месяц появился в хижине слепого Мордухая. Вошел, поздоровался, дальше – ни слова. Старик понял, что Дата знает и про убийство Буду Накашиа, и про все остальное.

– Что Сарчимелиа пошел к ним служить и теперь гоняется за абрагами – известно тебе? – спросил хозяин.

– Известно. Вывели из крысы людоеда!

Мордухай не понял, о чем речь, и спрашивать не стал.

– Мордухай-друг, скажи, что делать человеку, который не знает, как быть и жить дальше?

– Ваша вера дает выход, лучше которого в других верах нет ничего… Монастырь!

Дата покачал головой.

– Все религии и наше Евангелие мне понятны до тех пор, пока они говорят человеку, каким ему надлежит быть. А что дальше этого, никуда не годно и никому не нужно. И ведь что удивительно: в монахи идут, чтобы на это ненужное себя тратить. А для добрых дел надо жить мирской жизнью. В этом правда. Не по мне монашество. Уйду.

– Куда?

– Со мной и вокруг меня столько произошло, что не понять мне теперь, как жить и что дальше делать. А знать надо, без этого не могу. Хочу взглянуть на все издалека. Может, там, куда ухожу, пойму, что делать. Может, ждет меня там то, что ищу. Пойду погляжу. – И, немного погодя, добавил: – Мордухай-друг, нужно мне, и непременно сегодня, десять тысяч. Не вернусь – плакали твои денежки. Тебя в живых не застану – отдам Исааку. Оба живы будем, за мной не пропадет – сам знаешь.