Владимир Паутов - Шестой прокуратор Иудеи

– Игемон, осуждённых привели! – доложил тем временем стражник. Я оторвался от бумаг и повернул голову в сторону легионера. Рядом с ним, немного позади, стояли три человека в лохмотьях.

– Да, этих троих можете забрать. Они повинны в насилии и убийствах. Их приговор утверждён! – сказал я.

– Пощади, игемон! Пощади, повелитель! – громко, истошными голосами возопили осужденные, которых легионеры, избивая тупыми концами копий, погнали вниз по Мостовой, дабы вытолкать вон со двора и отправить в подземелье крепости.

– Но, мне не понятны вина и поступки одного из обвиняемых по имени Иисус. А ведь его так же хотят осудить на смерть. Я не вижу в делах сего проповедника преступления против Рима! Да, к тому же, обвиняемый толком ничего не ответил! Вопросов ему совсем не задавали, не допрашивали, а ведь обвинения против него весьма серьёзные. Так за что же его осудили на смерть? – строго спросил я слугу Каиафы. Тот всё ещё находился в крепости, по-видимому, ожидая мой ответ, дабы первым привезти радостную весть своему хозяину, если бы я утвердил приговор сразу всем осуждённым. Но мой неожиданный вопрос смутил слугу, а потому он ничего не ответил и только пожал плечами.

– Хорошо! А почему тогда сам первосвященник и члены Синедриона не прибыли ко мне? – вновь спросил я слугу. У того вдруг удивлённо поползли вверх брови, будто он услышал от меня нечто оскорбительное.

– Игемон! Первосвященник и члены Синедриона не могут прибыть сюда. По нашим законам и обычаям они не имеют права войти в крепость и прийти на Мостовую, дабы не оскверниться бы перед святой пасхой. Даже под страхом смерти никто не принудит нас нарушить сей обет. Первосвященник и члены Высшего совета просят тебя, прокуратор, прибыть к ним, – ответил слуга Каиафы.

Я спокойно слушал его и подумать в тот миг не мог, что отказ первосвященника прибыть в крепость всего лишь очередной шаг хитрого жреца вовлечь меня в свои интриги и моими руками разрешить внутренние проблемы иудейского священства.

«Хорошо, спорить не буду, сам посещу этих книжных червей, если они так сильно просят. Зачем лишний раз ругаться из-за таких мелочей?» – подумал я и, ничего не подозревая о подготовленной ловушке, подал знак, чтобы ко мне подвёли коня.

Путь от крепости Антония до дома Каиафы не занял много времени. Но я со своими воинами прибыл именно в тот момент, когда свидетели, дав свои запутанные и противоречивые показания, разошлись, и в зале заседаний Синедриона уже почти никого не было, кроме первосвященника и членов Высшего совета. Каиафа успел всё предусмотреть и подготовить, ибо хитростью обладал безмерной. При моём появлении он встал и лёгким поклоном поприветствовал меня. Я также в ответ кивнул ему и поднял правую руку.

– Игемон! Суд состоялся! Преступник полностью изобличён, а потому мы признали его вину. Все свидетели, что выступили на процессе, так же говорили против него. Он же или молчал, или святотатствовал и богохульствовал в словах своих, противных и мерзких. Мы приговорили самозванного пророка к смерти через распятие на кресте, – торжественно произнёс свою речь первосвященник.

Понять главного жреца можно было, ведь он считал себя победителем. Но меня, однако, его тон раздражал и нервировал, ибо в тот момент я не чувствовал себя проигравшим в схватке со святошами.

– Конечно, к смерти! – захотелось мне тогда посмеяться над фарсом, устроенным Каиафой специально для римского прокуратора, – а другого приговора вы и не выносите. От вас есть только один путь – на побитие камнями. Мне ли не знать ваших законов? Ну, а про свидетелей и говорить нечего, подготовили всех загодя!

По существу судьба приговорённого к смерти проповедника не особенно интересовала и волновала меня: одним иудеем больше, одним меньше – какая разница? Над этим вопросом я как-то серьёзно никогда не задумывался. Обычное желание позлить священников, доказать им своё превосходство, да выполнить просьбу своей жены – вот собственно говоря и все мотивы, что руководили мною в той борьбе с первосвященником Каиафой и его тестем.

– Особой вины за вашим подсудимым нет, но его бичевали, дабы он поменьше болтал, да учтивее относился бы к власти. Думаю, сего наказания вполне достаточно? – наивно полагая, что таким образом вопрос с Назореем будет решён, а сам проповедник отпущен, я ожидал положительного ответа от Каиафы. Однако тот, переглянувшись со своим тестем, довольно усмехнулся и сказал:

– Мы уже не раз говорили, что у нас есть Закон, и по этому Закону самозванец должен умереть, ибо он объявил себя посланцем Бога!

Я был готов к тому, что первосвященник сразу не согласится с моим предложением освободить проповедника, а поэтому и предпринял со своей стороны довольно хитрый шаг, дабы загнать жреца в тупик.

– А что же Антипа? Тетрарх ведь должен разобрать вашу жалобу и утвердить приговор? Насколько мне известно, проповедник родом из Галилеи, или я ошибаюсь? Значит, тогда он поданный тетрарха Антипы? – прозвучал заранее подготовленный мною вопрос. Его подсказал мне Савл, когда мы с ним обсуждали, как я должен вести себя в этом сложном и запутанном деле, дабы не попасть впросак. Мой верный помощник, будучи сам по происхождению иудеем, прекрасно разбирался в хитросплетениях местных законов, а потому и консультировал меня накануне поездки в Синедрион в течение целого часа, рассказывая тонкости нравов и обычаев своих соплеменников.

Однако первосвященника смутить было крайне трудно. Он только самодовольно ухмыльнулся, услышав этот мой вопрос, будто ждал именно его. Видимо, Каиафа приготовился к такому повороту в разговоре со мной, а поэтому даже излишне быстро бросил в ответ:

– Тетрарх Галилеи не стал вмешиваться в решение Синедриона! Он передал нам, что не в праве утверждать смертный приговор, ибо это прерогатива прокуратора Иудеи!

– Ну, что ж, хорошо! Пусть так и будет! – я сделал вид, что согласился с приговором и собираюсь уходить, чем, по-моему, даже немного озадачил книжников, приведя их сначала в лёгкое изумление, а потом в восторг своим, как им показалось, быстрым согласием и одобрением их беззакония. Однако жрецам ещё рано было торжествовать. Не дойдя пары шагов до дверей, я вдруг резко развернулся на месте и, не торопясь, проговорил: – Да, совсем чуть не забыл сказать! Ведь, как римский прокуратор, я имею право в праздник пасхи помиловать одного осуждённого. Мне не хотелось бы нарушать эту добрую традицию.

Лица сидевших в зале членов Синедриона буквально окаменели, когда они услышали моё пожелание воспользоваться правом помилования. Казалось, что своим неожиданным поступком я навёл панику в рядах священников из Высшего совета, только Иосиф Каиафа был спокоен и невозмутим как никогда. Ни один мускул не дрогнул на его строгом лице. За много лет своей службы в Храме, он давно забыл о том, что такое смущение, к тому же первосвященник хорошо и основательно подготовился к встрече со мной.