Ярослав Голованов - Королев: факты и мифы

Стало совсем одиноко, правда, были письма Ляли, да и мама часто писала ему из Москвы. Однажды в одном из ее писем он прочел, что в Московском высшем техническом училище как будто бы тоже есть авиационное отделение, надо разузнать поточнее... «Да и как его может не быть там, если сам Жуковский читал в МВТУ, если это училище кончил Туполев!» – думал Сергей.

И снова книги, снова конспекты. Много лет спустя Сергей Павлович, вспоминая эти книги и конспекты, скажет: «Я бил себя по лбу – учись, дурак, без науки ничего не сделать в жизни. И я грыз науку...» Снова аудитории и лабораторные работы, иногда затягивающиеся чуть ли не до полуночи. Снова аккуратные белые строчки и поразительно прямые чертежики на доске у горбатого педанта Шульца, читавшего прикладную механику, снова смех и анекдоты электротехника Скоморохова и удивительные лекции термодинамика Усенко, который путал русские и украинские слова и, начав с цикла Карно, мог кончить редкими бабочками лесов Амазонки. Из всех лабораторных занятий более всего нравился Королеву практикум по электротехнике, который вел Огиевский, старый радиотехник. Говорили, что он беседовал с Лениным. Огиевский не только преподавал в КПИ, но и строил самую первую на Украине радиостанцию. Это был спокойный властный человек, который никогда не придирался и не старался расположить к себе веселыми шуточками, а упрямо требовал того, что был вправе требовать. Для Королева он олицетворял человека дела: «Таким должен быть настоящий инженер».

Незаметно подкралась новая сессия. В июне 1926 года Королев сдал десять зачетов, полностью отчитавшись за второй курс. А потом провожали Савчука: он возвращался на Черное море. Перед отъездом Иван подарил Пузанову чертежную доску и три тома технического справочника «Hutte», а Сергею сказал:

– Тебе ничего не дарю, тебе лишние вещи в тягость. Езжай, Серега, в Москву. Я вижу, что тебе пора в Москву...

Сергей обернулся к Пузанову. Михаил грустно кивнул:

– Пора...

– Так звери Маугли говорили, чтобы он к людям шел, – попробовал пошутить Сергей, но улыбка получилась какая-то жалкая.

И опять заскребло в горле, заныло сердце, как тогда, на пляже в Аркадии. Он чувствовал, что они правы, нет, знал, что правы его друзья, что действительно пора.

«Ректору КПИ. Студ. Королева С.П. Мехфак.

Заявление.

Постановлением приемной комиссии при Высшем Московском техническом училище я принят в число студентов последнего, о чем ставлю Вас в известность.

27.9.26.

С. Королев»

С этого времени он никогда уже не жил на Украине. Наезжал в Одессу, и до войны, и после. В 50-х годах возил туда лечиться жену, студентом ездил в Харьков, несколько раз бывал в Донбассе, много лет подряд ездил в Крым, но никогда уже там подолгу не жил. После старта Гагарина говорил как-то, что очень хочется ему снова съездить в Одессу.

Через много лет после смерти Сергея Павловича один из руководителей Центра дальней космической связи Амос Алексеевич Большой рассказал в своих воспоминаниях, как однажды по пути в Евпаторию, где находился Центр управления, самолет Королева по метеоусловиям чуть было не приземлился в Одессе. Взволнованный Сергей Павлович говорил:

– Еще несколько минут и нас заставили бы сесть в Одессе! Представляете себе, Атос (так называл он Большого, когда хотел подчеркнуть свое расположение к нему. – Я.Г. ), в Одессе?!

– Вам так неприятно было бы, Сергей Павлович, даже на короткое время попасть в Одессу? – спросил Большой, который много лет жил в Одессе и любил этот город.

Королев помолчал, потом сказал задумчиво, «особенно мечтательно», как пишет Большой:

– Очень хочется побывать в Одессе. Только не сейчас и не вот так. Придет время и мы так еще походим...

Он не знал, что время это так и не придет. И, может быть, зря не задержали его тогда синоптики хоть на несколько часов в Одессе. Ведь ему так давно хотелось этой встречи. Он понимал, что нельзя вернуться в молодость, в «самые золотые годы жизни», как напишет он потом об Одессе. Просто сердце просилось в те края, хотелось посидеть на камнях Аркадии, рано-рано утром пройти по Пушкинской, еще сонной и влажной в длинной розовой тени платанов, и за блестящей бронзовой головой поэта увидеть вдруг море впереди.

КПИР-3 конструкции С.И. Карацубы и Е.Ф. Амбольда в полете.

Летом 1925 г. на нем летал С.П. Королев

Московский воспитательный дом «для зазорных младенцев, коих жены и девки рожают беззаконно», был учрежден еще в царствие Екатерины II. Для пристройства «зазорных» к жизни надобно было дать им в руки какое-либо дело, и 1 июля 1830 года принят был устав Ремесленного училища. Через четырнадцать лет издан был новый устав, где предписывалось готовить не просто ремесленников, но мастеров с изрядными знаниями по теории. В семидесятых годах училище превращается в высшее учебное заведение. Все более острая нужда в инженерах повышает авторитет МТУ, диплом его по ценности своей начинает соперничать с университетским, методики и учебные программы отмечаются на всемирных выставках медалями, и, в признание особых его заслуг, нарекается толстостенный приземистый дом на Яузе звонким титулом Императорское техническое училище (ИГУ).

Но как ни толсты были старинные стены, не могли они отгородить обитателей этого дома от мятежных ветров XX века. И вот уже бурлит, клокочет толпа, и звучат гневные речи над телом красивого, совсем еще молодого человека с острой рыжеватой бородкой. Сюда, в чертежный зал, принесли его уже мертвого, с разбитой головой, и сотни ног идущих следом людей зашаркали капли его крови на сером от старости кафеле. Отсюда начались его похороны – это неизвестная еще до той поры николаевской державе многотысячная политическая демонстрация, страшное своей нескрываемой яростью шествие. Как эхо набата, зовущего в бой, разнеслось над Россией его имя – Николай Бауман. И настал день, когда звонкая приставка «императорское» стала бессмысленной, смешной и отвалилась, как кокарда с фуражек. Началась новая история – история Московского высшего технического училища. МВТУ пережило все трудности первых лет революции. Были дни, когда, казалось, совсем уже угасает жизнь в старом здании, но энергия и вера раздували чуть тлеющий уголек, отогревались, оживали аудитории, лаборатории, мастерские, месяц за месяцем, год за годом налаживалась новая жизнь.

Не в один день можно было примирить тридцатилетних мужчин в черных шинелях с голубым кантом, на петлицах которых поблескивали молоточки, а на погонах – золотой вязью вышито ИТУ и странная эмблема – пеликан, с вчерашними рабфаковцами – насупленными парнями в застиранных косоворотках, замасленных картузах, иные из которых лишь несколько месяцев назад научились читать. К 1926 году училище напоминало горячий котел, где под «пенкой» внешнего благополучия и административной организованности не остыла еще вчера клокотавшая классовая неприязнь.