Ярослав Голованов - Королев: факты и мифы

– А орден пожалели...

Наградить решили не только Гагарина, но и еще не летавших космонавтов.

Заочно и досрочно. Титов был представлен к ордену Красного Знамени. Но Хрущев распорядился дать ему орден Ленина, а всем остальным ребятам из первого отряда (кроме погибшего Валентина Бондаренко) – ордена Красной Звезды. Орден Ленина получил и Карпов.

Еще на приеме в Кремле Никита Сергеевич поинтересовался, чем награждена жена первого космонавта. Ему сказали, что непосредственный ее начальник Евгений Анатольевич Карпов, у которого она работает лаборанткой, представил ее к медали «За трудовую доблесть».

– Это в корне неверно! – страшно закипятился Хрущев.

Валентине Ивановне был вручен орден Ленина. Надо отдать должное ее скромности, представлениям о собственных заслугах: она не надевала этот орден ни разу в жизни...

На следующий день после кремлевского приема Королев чествовал Гагарина в Подлипках. Трибуну соорудили прямо под открытым небом, поставили динамики. Из-за сверхсекретных каменных заборов, отороченных колючей проволокой, по всей округе разносился уже всем знакомый звонкий голос Гагарина:

– Спасибо вам, творцам нашей ракетной техники, за замечательный космический корабль...

Иностранцы, которые ездили мимо ОКБ в Загорск, могли только улыбаться, скромно потупив глаза...

В ОКБ и министерстве все только и говорили о будущих щедрых наградах. Королев подписал списки с представлениями своих людей и, не дожидаясь никаких указов, 6 мая улетел с Ниной Ивановной в Объединенный санаторий «Сочи». А в Звездном городке тем же числом были подписан приказ по части: «предоставить активный отдых всей группе».

Первый снимок после приземления. Юрий Гагарин с Ахметом Гасиевым

Вторая Звезда Героя Социалистического Труда. 1961 г.

После многодневного напряжения гагаринского старта закрученные в тугую спираль нервы чуть пообмякли, отмокли в фужерах победных тостов, хотя Королев пил мало, чисто символически; как многие честолюбивые люди, он не очень любил делать то, что не умел, но пить он не то чтобы не умел, а никогда не ощущал застолья своей стихией. Кроме того, даже если пьяного и не осуждают, то чаще всего жалеют, а представить себе, что его будут «жалеть», да еще подчиненные, он не мог.

Вся парадная праздничная круговерть сразу растаяла в голове, когда переступили они с Ниной порог сочинского «люкса» № 11 в левом крыле санатория, как только увидел он чистые, тщательно заправленные постели, светлые, в солнечных бликах, занавески, шевелящиеся у двери, открытой в лоджию, и море там, за лоджией, бесцветное по весне, белесое, словно в нем полоскали уже стиранное белье, и очень высокое, поднявшееся к небу и в небо это переходящее безо всякой видимой границы. И Мишину, и Бушуеву, и всем другим замам и помам строжайше запретил он звонить ему и слать телеграммы. Ни Рудневу, ни Устинову не сказал, куда едет, – «в отпуск» и все, но эти-то, если надо, найдут, конечно... Очень захотелось просто поваляться в забытой праздности, почитать что-нибудь человеческое, не «сов. секретное», побыть с Ниной.

В последнее время он очень часто был в отъезде и Нина, конечно, скучала. А хоть бы не в отъезде, какая разница? Все равно он возвращался домой поздно. После всяких неполадок, просрочек, издерганный тупыми начальниками и ленивыми исполнителями, он приезжал домой, раздраженный сверх всякой меры и тут же начинал капризничать, цепляться к Нине, искал ссоры, быстро ее находил и «разряжался». И хотя она понимала, что накрутили его на работе, что просто он издерган, простить ему эту несправедливую агрессивность часто уже не было сил – она дулась, отмалчивалась. Утром, видя ее холодное лицо, он спрашивал ласково, искусно разыгрывая свое недоумение:

– Детонька, что случилось? Что ты дуешься?..

Какой смысл в продолжении ссоры? Она понимала, что все дальнейшее – уже глупо.

– Сережа, милый! Ты что, забыл, что вчера было? – спрашивала она, глядя на него глазами, полными слез. – Ты не помнишь?

– А что? – он произносил это голосом даже не невинного барашка, а голосом чучела злодейски убиенного невинного барашка. На самом деле он все помнил и все понимал.

Однажды рано утром он брился в ванной, когда неслышно вошла Нина, сонная, растрепанная, положила голову ему на плечо и сказала тому Королеву, который был в зеркале:

– Господи, как же мне надоела такая жизнь...

Почему так сказала – сама не знала, но так горько, с болью это прозвучало. Он ничего не ответил, быстро позавтракал и уехал. Вернулся опять поздно, прошел в ее комнату, сел и некоторое время сидел молча. А потом спросил с грустной задумчивостью, без всякого вступления:

– Мне трудно было сегодня работать. Даже руки тряслись, когда вспоминал твои слова. Что же мне делать? Я все-таки какой-никакой ученый, а не могу придумать, как облегчить твою жизнь...

И вот теперь, этой счастливой весной, ему очень хотелось, пусть ненадолго, облегчить ей жизнь, отринуть от себя все, что может помешать ему быть добрым и ласковым, успокоить ее и самому успокоиться. И это удавалось вполне, пока однажды не появились «послы» с Явейной дачи.

Почему у дачи этой было такое странное, непонятное, не русское и не кавказское, название – никто не знал. Под понятием «дача» скрывалось три небольших, добротной постройки, дома, окруженных густым парком. Она входила в состав санатория «Россия», от главного корпуса которого отделялась узким, но глубоким оврагом, бегущим к морю, и, хотя санаторные корпуса стояли рядом, напрямую через колючую чащу пройти было трудно. Сюда и приехал на отдых почти в полном своем составе первый отряд космонавтов. Не было бедного Вали Бондаренко. Уже списали медики Толю Карташова. Лежал в госпитале в гипсовом высоком воротнике Валя Варламов. И Володя Комаров уехал в Ленинград. Остальные все были тут во главе с главным Героем Года, как писали о Гагарине в США. Расслабиться особенно им не давали, поскольку, как и в Звездном городке, находились они под неусыпным оком Евгения Анатольевича Карпова, парашютного тренера Николая Константиновича Никитина и врачей, не считая Михаила Сергеевича Титова – у КГБ были свои заботы. Популярность Юры, достигшая размеров невиданных, мешала ему отдыхать – его моментально узнавали, окружали и не выпускали, требуя фотографий и автографов на чем попало: книгах, газетах, курортных книжках, паспортах, авиабилетах. Даже когда у него заболело ухо и он ходил забинтованный, все равно узнавали, проходу не давали. При Юре находились корреспонденты «Правды» Николай Денисов и Сергей Борзенко, которые писали Гагарину книжку, главы из которой уже печатались в газете. Наведывался и Владимир Иванович Яздовский, наблюдая, достаточно ли «научно» они тут отдыхают: по линии Института авиационной медицины он оставался главным куратором космонавтов. Наконец, частым гостем Явейной дачи был Николай Петрович Каманин.