Ярослав Голованов - Королев: факты и мифы

3. Слишком большой упор взят на капитальное строительство, а что же нам делать в 65-67 гг.?!

4. Слишком много площадей и людей на заводе отнесены не на основное пр-во.

5. Мне кажется, что реконструкция мало увязана с планом и задачами, и особенно на 65-67 гг.

Прошу Вас тщательно подготовиться к обсуждению к моему приезду.

17.03.65. С. Королев»

Как они похожи, два эти документа, разделенные половиной жизни! – тридцатью годами тюрем, войны, сумасшедшей работы, Золотыми звездами на груди! Насколько же цельным, крепким характером обладал 27-летний заместитель начальника РНИИ! Письмо Туркову все-таки гораздо спокойнее доклада Клейменову. Это не доклад, это – ультиматум. Теперь Клейменов должен был или признать несостоятельность своей кадровой политики и уволить людей, им же недавно набранных, или объявить Королеву войну. Иван Терентьевич пришел в ярость, посчитав, что Королев поднимает «бунт на корабле», а бунтовщиков по морским законам «на реях вешать надо». Состоялось бурное объяснение, Клейменов утверждал, что во всем виноваты не производственники, а его заместитель, которому поручено было наладить работу этих производственников. Королев возражал: он не может руководить людьми, которые не отвечают требованиям, к ним предъявляемым. В запале Клейменов заявил, что такой заместитель ему не нужен, на что Королев ответил, что будет счастлив оставить эту должность.

Ситуация складывалась критическая. Несмотря на то, что РНИИ находился в Наркомтяжпроме, «хозяином» считался Тухачевский, а точнее – Управление военных изобретений. Только что назначенный вместо Новикова начальник УВИ Русанов пока входил в курс дела, и «тушение пожара в РНИИ» было поручено Терентьеву. К нему уже приходил Клейменов. Яков Матвеевич успел изучить и Клейменова, и Королева, понимал, что безболезненным это искусственное объединение двух коллективов, которые раньше, находясь в разных городах, испытывали друг к другу если не чувство соперничества, то хотя бы вполне объяснимое чувство потаенной ревности, произойти не может. Но он не ожидал, что начальник нового НИИ и его заместитель окажутся соперниками столь непримиримыми, и когда Тухачевский спросил: «В двух словах, что там происходит?» Яков Михайлович глубоко вздохнул и ответил: «В двух словах: нашла коса на камень, товарищ заместитель наркома...»

Можно предполагать, что взаимная неприязнь Клейменова и Королева во всяком случае в 1934 году была достаточно глубокой. Об этом можно судить хотя бы по тому, что даже в 50-х годах, когда все обиды утонули в Лете, а судьба Ивана Терентьевича как жертвы «культа личности» не могла не вызывать сочувствия, даже тогда Королев характеризовал своего бывшего шефа с явной неприязнью: «Любил пожить, глубоко в дела не вникал, особыми организаторскими способностями не отличался. Самолюбив... Мне в Клейменове не нравились личные качества: барство, пренебрежение к людям...»

Само понятие «барство» за годы советской власти постоянно трансформировалось. Были времена, когда, если в шляпе ходишь – значит – барин. Старшая дочь Клейменова Ирина, когда ей было десять лет, попросила однажды шофера Володю покатать ее на отцовской «эмке», за что получила от отца строжайший выговор. «Барином» в сегодняшнем понимании этого слова Иван Терентьевич, конечно, не был, и Королев здесь, очевидно, не совсем прав. Резким, хамоватым, безапелляционным в споре – быть мог, но это уже другое.

К сожалению, не удалось отыскать характеристик Клейменова, которые он мог Т тогда дать Королеву, но, надо полагать, что они вряд ли бы украсили будущего Главного конструктора. Ну, что делать, есть расхожее определение: не сошлись характерами. А тут два самобытных, сильных характера как раз сошлись, но в поединке вздыбились, не хотели друг другу уступать.

Однако Королев превратился бы в фигуру плоскую, если бы все было так просто. При всей многолетней неприязни к Ивану Терентьевичу Сергей Павлович был очень внимателен к семье своего безвинно погибшего начальника. После реабилитации жены Клейменова Маргариты Константиновны, прошедшей все ужасы тюрем и таежных лагерей, Королев помог ей получить денежное пособие и пенсию за мужа, регулярно справлялся о ее жизни, звонил в Боткинскую больницу, когда ей делали операцию. За несколько недель до смерти он приехал к ней домой. Проговорили целый вечер, вспоминали былое: Королев – Мальдяк, Колыму, Клейменова – Усть-Усу, Печору.

– У каждого своя река, – вздохнул Королев. Потом помолчал и добавил:– А на Ивана Терентьевича я обиды не держу. Молод я был тогда, и Клейменов делал ставку на Лангемака... Я скоро в больницу ложусь, а выйду и давайте с вами, Маргарита Константиновна, воспоминания писать, нам ведь с вами есть что вспомнить, а?...

А может быть, Королев понимал, что именно конфликты с Иваном Терентьевичем спасли ему жизнь? Будь Клейменов по-покладистее, сработались бы, и Королев остался бы заместителем начальника института. А в 37-м в РНИИ казнили не людей, а должности. Вот и получается, что ссоры их с Клейменовым к тому привели, что Королев как бы освободил стул для Лангемака. А стул-то оказался электрическим... Накануне нового, 1945 года недавно освобожденный из тюрьмы Королев пишет вдове Бориса Сергеевича Петропавловского, справляется о Лангемаке – ведь он не знает, что Георгий Эрихович давно погиб: «...Напишите мне о Жорже – что же в конце концов о нем слышно и известно? Где Елена Владимировна (жена Г.Э. Лангемака. – Я.Г. ) и девочки? Мне эта мысль не дает покоя»...

Все столкновения 1934—1935 годов были бы куда менее болезненны, если бы сводились лишь к личным конфликтам непохожих и упрямых людей и даже если бы все дело было в том, что Клейменов «делал ставку» на Лангемака. Но ведь есть еще одна краска: это была война руководителя москвичей с руководителем ленинградцев – одна из граней вечного спора двух русских столиц. Как раз в это время ленинградцы перебрались в Москву. Их вживание в институтские дела, уже начатые москвичами, накладывалось на ссору начальства, и худшего варианта для работы трудно было придумать.

Наконец, у конфликта существовала еще одна грань, которую хорошо понимали и в Наркомтяжмаше, и в Наркомвоенморе. РНИИ должен был прежде всего заниматься не просто ракетной техникой, но военной ракетной техникой: главным заказчиком РНИИ была армия. Ленинградцы были военной организацией и ими всегда с 1930 года, когда умер Тихомиров, командовали кадровые военные. Москвичи были организацией осоавиахимовской, общественной, руководителем их был человек сугубо гражданский – цену «ромбам» Королева все знали. Поэтому конфликт руководителей был еще конфликтом военных, которые, как известно, всегда все знают лучше гражданских, с гражданскими, которые, как тоже известно, для высшей пользы дела обязаны руководить военными. Вся эта ситуация дополнительно осложнялась тем, что среди ленинградцев были сугубо гражданские люди. Глушко например, окончивший Ленинградский университет, а среди москвичей – военные, вроде Тихонравова, выпускники Военно-воздушной академии РККА. Незадолго перед образованием РНИИ в московскую ГИРД пришло новое пополнение – молодые выпускники моторного факультета той же военной академии: Стеняев, Хованский, Лобачев, Герцен, Шибалов, Зуйков, Белов и самый активный из них – Костиков. Они не учились вместе с Клейменовым, но они закончили одну и ту же академию, и уже одно это определяло их позицию в конфликте руководителей. Эти военные инженеры, хотя и окончили академию недавно, как правило имели за плечами опыт гражданской войны, вступили в партию, наконец, они были старше Королева по возрасту (Костиков, например, на 7 лет и лишь на год моложе Клейменова). Подчиняться им, красным командирам, партийцам, молоденькому беспартийному, штатскому «шпаку» было нелегко. Партийцы ходили в Октябрьский райком, который тоже должен был теперь заниматься назревшим конфликтом. Старые гирдовцы собирались дома у Королева, пробовали выработать план действий, но ничего у них не получалось.