Иван Стаднюк - Война

– Почему?

– План утвержден Генштабом.

– Но вы же видели, что пахнет порохом и кровью! Неужели не могли сообразить, что все боевые средства должны быть на своих местах?..

– Сейчас легко рассуждать!

– Да это же элементарно! Кто вам мешал хотя бы подтянуть войска к местам дислокации и донести об этом наркому?

– Я не имел сведений, что война действительно разразится! – Каждое слово Павлова теперь звучало со злым упрямством.

– Вы сами обязаны были добывать эти сведения и докладывать их правительству. – В голосе старшего батальонного комиссара засквозило скрытое раздражение. – Незадолго до начала войны вы доложили товарищу Сталину, что лично выезжали на границу и никакого скопления немецких войск там не обнаружили, а слухи об этом назвали провокационными… Когда это было?

– Примерно в середине июня.

– Куда именно вы выезжали?

– В район Бреста.

– И были на пограничных наблюдательных пунктах?

Павлов достал платок, вытер вспотевшую бритую голову, промокнул коротенькие усы и, не поднимая глаз, ответил:

– Нет, я доверился разведчикам третьей и четвертой армий.

Старший батальонный комиссар тяжело вздохнул, оторопело посмотрел на Павлова, затем достал из планшетки несколько листов бумаги с машинописным текстом и заговорил:

– Вот копия вашего майского распоряжения… Здесь для каждой дивизии определены позиции, которые они должны занять в случае опасности, но только по сигналу боевой тревоги. Когда вы дали войскам округа такой сигнал?

– После того, как была расшифрована директива наркома обороны и начальника Генштаба.

– Но в ночь накануне начала войны нарком и начальник Генштаба предупреждали вас по ВЧ [6], что директива подписана и что надо действовать?

– Прямых указаний о боевом развертывании войск они по телефону не давали. А согласно инструкции такие действия осуществляются только после поступления официального приказа правительства или наркома обороны… Но я скажу больше: директива Главного командования не вводила в полной мере в действие наш план обороны государственной границы, а только требовала от войск прикрытия занять огневые точки укрепрайонов, а от авиации – рассредоточиться по полевым аэродромам и замаскироваться.

– Ну хорошо… Но могли же вы хотя бы приказать вывести гарнизоны из военных городков?

– Если б я это сделал, а Гитлер не напал, мне бы снесли голову.

– Интересное признание. – В глазах старшего батальонного комиссара засветились недобрые огоньки. – Вы опасались за свою голову и потеряли тысячи, если не сотни тысяч голов красноармейцев и командиров!

– Если б знать все наперед!.. Этак мы должны были бы уже с десяток раз покидать военные городки.

– Скажите, Дмитрий Григорьевич… если б нарком по телефону прямо приказал вам действовать по боевой тревоге… Действовали бы?

– А если бы потом немцы не напали?.. И не поступила директива?.. Кто бы из нас ходил в провокаторах?

Старший батальонный комиссар взял из лежавшей на столе пачки папиросу, протянул зажженную спичку Павлову, который тоже достал папиросу, затем прикурил сам, тоскливо и беспокойно глядя в суровое и бледное лицо собеседника, в его светлые и упрямо-колючие глаза, выражавшие душевную муку и смятение разума. После продолжительного молчания, потушив в алюминиевой пепельничке окурок, сказал со вздохом:

– Я поначалу очень сомневался в вашей виновности… А сейчас убедился: вы как военачальник виноваты…

– Значит, по-вашему, командуя округом, я ничего не сделал в целях укрепления его боеготовности, а потом, командуя фронтом, тоже ничего не достиг? – Взгляд Павлова был напряженным, глаза метали стрелы.

Старший батальонный комиссар после короткого раздумья ответил:

– Если б командование Западного фронта ничего не предпринимало после начала агрессии, немцы, возможно, уже были бы у стен Москвы… Следствию надо будет знать не только то, что полезного сделано бывшим командующим Павловым, но и то, что он должен был сделать, но не сделал, и по каким мотивам не сделал… Этим интересуется и нарком обороны. – Старший батальонный комиссар скользнул задумчивым взглядом по лицу Павлова. – Вот вы говорите о своей роли в укреплении боеготовности войск округа. Этого никто не отрицает. Но ведь укреплением могущества армий Западного Особого, как и других военных округов, непрерывно занимались высшее командование, вся страна, партия и правительство. Это не громкая фраза, а сущая правда. Вспомните о новых формированиях на территории округа, о количестве полученной боевой техники, о комплектовании частей командным составом, о многих мероприятиях… И вы лично сделали многое, что вам полагалось делать. Даже очень многое!.. – Он на мгновение примолк, будто споткнувшись о мысль, что говорит столь назидательно с человеком, который еще вчера обладал огромнейшей властью. Однако продолжил: – Но не все, что требовалось, и не сделали весьма существенное, за что и держите ответ, ибо ваши просчеты привели к тяжелым последствиям. Я начинаю улавливать психологическую сущность ваших ошибок и хочу сказать вам о той, возможно, вашей вине, которую никто фиксировать в документах не будет. Пост командующего военным округом, может быть, еще не соответствовал ни уровню вашего мышления, ни зрелости характера истинного полководца, ни глубине необходимых знаний.

– С этим я не могу согласиться, – после недолгого молчания глухо сказал Павлов, – хотя нечто в этом роде мне когда-то сказал вскользь мой учитель профессор Романов…

– Вот видите, – чуть оживился старший батальонный комиссар. – Вам все-таки надо с этим согласиться…

– Да не привык я отказываться от приказов!

И снова потекли вопросы, в которых уверенно звучали знание распоряжений, поступивших из Москвы в округ, информированность о степени и качестве их исполнения, знание объема деятельности командующего войсками округа и фронта, его конкретных дел; в этих вопросах звучали и логически точно выстроенные предположения, догадки и допущения. Формулировались они таким образом, что уже в самой их постановке просматривались ответы, которые потребуются следствию…

Павлов по этим вопросам чувствовал, что судьба его предрешена, понимал, что и старший батальонный комиссар знает, чем все кончится. И самым страшным для него было то, что ранее бывшее белым теперь категорично выглядело черным. И даже в его собственных глазах. После предостережения Москвы не поддаваться на провокацию он в свою очередь одергивал подчиненных, остужал сердитым окриком, особенно разведчиков, которые накаляли атмосферу. Ведь, казалось, нет ничего на свете, чего бы он боялся. Ходил в сабельные атаки на беляков под Перекопом и в районе Тарнополя, рубился с врагами в песках Туркестана и на КВЖД, врывался на танке в колонны франкистов в Испании… А сейчас его обвиняют в трусости… Он боялся не самой войны, которая лишь где-то брезжила, а того, как бы нелепый случай в пограничье не вызвал осложнений с немцами, за что ему пришлось бы расплачиваться, и шедшая из штаба округа в Москву информация напоминала спокойное звучание своеобразного камертона в предгрозовой атмосфере. Этот камертон Павлов держал в своих руках и для получения угодного высшему руководству звучания с расчетливой силой ударял им: реже – о суровую твердь истины, чаще – о пустоту, предполагая, что к этому звучанию все равно никто всерьез не прислушивается.