Александр Чаковский - Блокада. Книга пятая

— А-а! — оживился Алексей. — Понимаешь, тут такая история. В партком прислали билеты. А у меня люди работают, ну, под моей командой — на оборонном строительстве… Мне Иван Максимович и дал десяток билетов — премируй, говорит, наиболее отличившихся! Я стал предлагать, люди смеются, — впрочем, смеяться они уже давно разучились, — словом, отказываются, какая, говорят, еще там музыка! Своей хватает, сирена воет, и обстрелы… Пришлось мне билеты вернуть. А Иван Максимович говорит: «Тогда сам иди»… Я и подумал, что тебе хорошо будет немного отвлечься, — добавил Алеша, как бы оправдываясь. — Тебе понравилось?

— Да, очень… жаль, что не дали дослушать.

— У нас так часто бывало на фронте. Когда затишье. Соберемся в землянке и слушаем музыку из Ленинграда. И вдруг обрывается. Значит, начался обстрел.

— А разве концерты… транслируются в эфир?

— Конечно! Ты же видела микрофон.

— Но выходит, что и немцы могут слушать?!

— Ну и пусть слушают и знают, что Ленинград жив!

— Наверное, им кажется странным… — задумчиво сказала я, — ведь Бетховен… он… немец был!

— Мы с Бетховеном не воюем. Это они против него воюют!

Алексей замолчал.

Я чувствовала, что между нами словно какая-то невидимая стена…

И вдруг с моих губ сорвалось:

— У меня мама умерла, Алеша…

Он опустил голову.

— Я знаю, Вера… От Ивана Максимовича знаю…

Мне хотелось сказать, что я одна, совсем одна… И что я очень ждала его…

Но тут же подумала: нет, это неправда. И я не имею права обманывать его. Ведь он стал мне нужен только теперь…

Надо было сказать Алеше, что с Анатолием все кончено, что он больше для меня не существует… Но я боялась показаться несчастной, жалкой…

— Обидно, что не дали дослушать музыку, — повторила я.

В эту минуту я не думала о том, что разрывы, глухие отзвуки которых доносились сюда через толстые, старинной кладки стены, уже принесли кому-то смерть… Не думала, может быть, потому, что обстрелы вошли в нашу жизнь как нечто неизбежное, неотвратимое, как смена дня ночью, лета — осенью. А может быть, потому, что я готова была сидеть под любым обстрелом, лишь бы оркестр продолжал играть, унося меня из этого жестокого, холодного мира вдаль, ввысь, к свету, к счастью…

— Ты похудела, Веруша! — сказал Алексей. Но он тут же добавил: — Нет, нет, ничего особенного, теперь в Ленинграде толстых вообще нет.

Я кивнула, благодарная ему за неуклюжую попытку успокоить меня, за опасение, чтобы я не подумала, будто выгляжу плохо…

— Я тоже, говорят, исхудал, — преувеличенно бодро продолжал он. — Приехал с Большой земли отъевшимся, а за эти недели… Ты какую карточку получаешь?

— Рабочую. Медики теперь все получают рабочую.

— А почему ты не в кадрах? — спросил Алеша. — Ведь у вас военный госпиталь?

— Да. Военный. Только сестры и фельдшерицы вольнонаемные.

Сказала и подумала: «Вольно… наемные…» — какое нелепое слово, никогда не слышала его до войны. А теперь вошло в быт.

— Впрочем, — добавила я, — говорят, что скоро переведут в кадры.

— Значит, обычная карточка, — с какой-то безнадежностью в голосе проговорил Алеша.

— Я ведь донор. Так что получаю доппаек. Словом, у меня все в порядке.

— Сдаешь кровь? — с испугом переспросил Алексей.

— Ну конечно, — улыбнулась я. — У нас все сдают, кто годится по медицинским показаниям.

Он ничего не сказал. Только дотронулся до моей руки — робко, неуверенно, точно сомневался, приятно ли это мне.

Лихорадочно стучавший метроном смолк, и через несколько секунд голос диктора объявил, что обстрел прекратился и движение по городу восстанавливается.

…Когда мы вышли на улицу, было уже темно.

Дошли до угла Невского и остановились.

Где-то гудели автомобильные сирены; я знала: это санитарные фургоны везут пострадавших от обстрела…

— Я думаю так, Веруша, — сказал Алексей, — мы дойдем до Литейного, а там поймаем машину, идущую в твой район. Только давай быстро!

— Зачем? Обстрел кончился, — сказала я.

— Да, но в любую минуту может снова начаться, ты же знаешь. Ну пойдем же.

Но я не двигалась с места.

— В чем дело, Веруша? — встревоженно спросил Алексей. — Тебе нехорошо?

— Нет, нет, все в порядке… — Меня вдруг пронзила мысль о том, что в десяти минутах ходьбы отсюда живет Федор Васильевич Валицкий… — Давай попрощаемся, Алеша, — сказала я.

— Что?! — удивился он. — Как попрощаемся? Тебе же на Выборгскую! Мы дойдем до Литейного…

— Мне еще нужно зайти здесь в одно место, — сказала я.

— Но ты одна не сумеешь потом остановить машину!

Я про себя усмехнулась его мужской самоуверенности.

— Вот что остановит, — приподняла я свою сумку с красным крестом.

— Но я хочу тебя хоть немного проводить! В кои веки встретились… — Алексей не смотрел на меня. Он глядел куда-то себе под ноги, в снег. — Тебе никуда не надо заходить. Ты придумала… Просто хочешь, чтобы я ушел…

— Нет, Алеша, нет!

— Но куда тебе нужно идти?

— Это здесь, совсем недалеко.

— Тогда я могу пойти с тобой!

Он? Со мной? К Валицкому? Нет, я не могла вести его туда, Пусть не к сыну, к отцу, все равно. Он не знал Осьминина, ради которого я должна была пойти к Федору Васильевичу. А имя Валицкого говорило ему слишком много…

Мы по-прежнему стояли на углу Невского. Неподалеку чернело длинное, приземистое здание Гостиного двора. После пожара его покрывала копоть, большие провалы витрин были даже не заколочены фанерой. В нескольких метрах от нас лежало два трупа. Один — у стены дома, другой — прямо посредине покрытого снегом тротуара, рядом с протоптанной тропинкой. Очевидно, человек шел куда-то и упал…

— Я должна зайти по служебным делам. Ну… к больному.

— Я пойду с тобой.

— Нет!

Он удивленно посмотрел на меня:

— Почему? У меня есть время. Если бы не обстрел, концерт закончился бы позже… Но… что это за больной, к которому тебе вдруг понадобилось зайти?

Я молчала.

— Идем! — нетерпеливо сказал Алексей. — Не будем терять времени! Куда идти? Направо? Налево?

— Направо, — сказала я, — на Мойку.

Он шел впереди, я за ним, тропинка была слишком узкой для двоих.

Я думала: что сказать ему? Объяснить все как есть или просто попросить подождать меня у подъезда?

Но если сказать… Тогда надо говорить обо всем… Начиная с той кошмарной ночи в Клепиках. И о том утре, когда я бросила мешок с продуктами вслед уходившему из моей комнаты Анатолию.

Но как обо всем этом расскажешь?.. Где взять на это силы?

Я могла бы сказать Алеше только одно: «Ты мне нужен. Только ты». Но между нами столько времени не было ничего, кроме дружбы…

Почему же теперь мне все представляется иным? Потому что исчез, сгинул всегда заслонявший в моих глазах Алешу Анатолий? Потому, что я одинока?..