Александр Чаковский - Блокада. Книга пятая

С первым же трамваем Звягинцев отправился на Выборгскую. Радость предстоящей встречи с Верой переполняла его. Он представлял себе, как они выйдут из госпиталя и погуляют вместе по влажному, еще не высохшему от недавних сугробов блестящему тротуару. Это представлялось ему высшей наградой за все выпавшие на их долю испытания.

На трамвае он, разумеется, не доехал до госпиталя. Трамваи ходили еще по укороченным маршрутам и далеко на по всем улицам. Большую часть пути Звягинцев проделал опять-таки на попутных машинах и пешком. Идти по чистым, похожим на довоенные улицам уже само по себе было счастьем.

Все ближе и ближе подходил Звягинцев к тому переулку, где располагался госпиталь. Предстояло сделать еще один поворот. И тут он почувствовал, как у него сжалось сердце. Звягинцев еще не понимал причины внезапно охватившей его тревоги, может быть, она появилась вместе с запахом гари и разбитого в щебенку кирпича, словом, с тем самым запахом, который сопутствует разрушению и смерти.

Теперь Звягинцев уже не шел, а бежал… Бежал, сам того не замечая, охваченный страшным предчувствием…

Наконец он увидел то, чего не сможет забыть никогда: на месте госпиталя громоздились бесформенные развалины. Над развалинами вились дымки, и легкий весенний ветер срывал с кирпичной щебенки кроваво-красную пыль.

Развалины были оцеплены дружинниками МПВО. В перепачканных известкой ватниках они молча стояли на расстоянии двух-трех метров один от другого.

Сам не сознавая зачем, Звягинцев бросился туда, к развалинам, но цепочка дружинников сомкнулась, преграждая ему путь.

— Туда, товарищ майор, нельзя! — крикнул один из дружинников, молодой белесый парень в сдвинутой на затылок ушанке, которую пора бы уже сменить на кепку.

— Отставить! — истошно выкрикнул Звягинцев и, не отдавая себе отчета в том, что делает, схватил дружинника за плечи с намерением отшвырнуть его в сторону.

Но Звягинцева уже держали крепко со всех сторон.

— Товарищ майор, опомнитесь! — укоризненно произнес тот, белесый, освобождаясь от его рук. — Вы же военный человек! Дисциплину должны поддерживать!

Звягинцев безвольно опустил руки, несколько мгновений бессмысленно смотрел на гигантскую дымящуюся груду щебенки, освещенную веселым солнцем. Наконец он спросил:

— Когда?

— Вчера вечером, — ответили ему. — Две бомбы положил здесь, одну за другой.

— А люди, люди?! — опять закричал неистово Звягинцев.

— Что ж люди… — ответил ему все тот же белесый. — Всю ночь разгребали. Только мало живых-то… Тут ведь госпиталь был, раненые в постелях лежали…

Звягинцев снова рванулся вперед, и снова его ухватили несколько рук.

— Товарищ майор! — на этот раз уже строго обратился к нему дружинник. — Приказ есть никого не допускать. Там мина может быть замедленная…

— Какая мина, что вы чушь городите! — остервенело крикнул Звягинцев. — Сами же говорите, авиабомбы!

— Ну, может, бомбы какие — неразорвавшиеся. Он ведь в мины бросает… Словом, приказано оцепить и никого не допускать.

Этих слов Звягинцев даже не расслышал. Ноги его сами приросли к земле, и все тело будто одеревенело. Только рассудок еще работал лихорадочно. Он думал:

«Был вечер… Значит, она уже вернулась к себе из палат. Туда, на четвертый этаж. В ту маленькую комнату. Потом услышала грохот… А может быть, и ничего не услышала… Спаслись, вероятнее всего, те, кто находился внизу, на первом этаже… Хотя вряд ли и они спаслись. Две полутонных бомбы! Тысяча килограммов взрывчатки — по одной цели, по одному дому! Правда, дом был большой, крепкий. Но две бомбы по одной цели…»

Не слыша своего голоса, спросил:

— Куда повезли живых?

— Да кто ж их знает, товарищ майор? — прозвучало в ответ. — Тут «Скорая» со всего города съехалась. По госпиталям, конечно, развезли. Только мало живых-то!

— А может быть… там остались? — спросил Звягинцев, косясь на развалины.

— Если кто и остался, так теперь ему все одно… могила братская…

Лихорадочные мысли Звягинцева заспешили в ином направлении. «Выяснить, немедленно выяснить, числится ли Вера в живых. Где-то должен быть учет всех, кого развезли по госпиталям… Где? У кого? Кто этим ведает?..»

Звягинцев вспомнил о Суровцеве… Нет, он не хочет сейчас видеть его. Незачем. Суровцев возит мертвых, только мертвых…

Решение пришло внезапно: Королев! Павел Максимович Королев. Из штаба фронта ему легче всего навести справки. Связаться с Санитарным управлением, с горздравотделом… Словом, он найдет пути, ведь Вера его племянница.

— Тут есть где-нибудь телефон? — спросил Звягинцев дружинника.

— Не знаю, — ответил тот и, подумав, добавил: — В районном штабе МПВО, конечно, есть.

— Где штаб?

Ему сказали адрес.

С большим трудом он дозвонился оттуда до Смольного и, пользуясь старыми связями, выяснил, что полковник Королев три дня назад уехал на Волховский фронт, а когда вернется, точно неизвестно…

Звягинцев вышел из штаба МПВО. Весенний день был еще в разгаре. Светило солнце. Откуда-то доносился веселый шум трамвая. На лицах прохожих сияли улыбки. Но Звягинцев ничего этого не замечал. Он был слеп и глух, шел без цели и без мыслей.

Потом сообразил, что идет не в ту сторону. Повернул обратно. И вдруг подумал об Иване Максимовиче Королеве. Что он скажет ему? Объявит, что дочь похоронена под развалинами?..

Звягинцев резко оборвал себя: «Не смей! Не только говорить отцу, а думать так не смей! Она жива. Ее спасли. Она где-то в госпитале. Все это выяснится не сегодня, так завтра…»

И опять его охватила жажда немедленных действий. Узнав у прохожей девушки с медицинской сумкой через плечо, где находится горздравотдел, потратил еще час, прежде чем добрался до этого учреждения. Однако результаты оказались ничтожными. Там сказали ему, что уточнение фамилий погибших и раненых займет несколько дней — канцелярия-то госпиталя разбита, все бумаги сгорели.

— А кого вы, собственно, ищете? — спросила женщина, у которой Звягинцев наводил справки.

— Жену, — ответил он не раздумывая. — Только она носит свою фамилию: Королева. Вера Ивановна Королева. — Помолчал и добавил: — А еще Пастухова ищу. Он был комиссаром госпиталя. Хочу знать, что с ним.

Женщина записала что-то в лежавшую перед ней толстую тетрадь, такую же точно, как та, с историей болезни Осьминина, оторвала лоскуток от настольного календаря и, черкнув на нем номер телефона, подала Звягинцеву:

— Можете позвонить. Моя фамилия Самошина…

— …Что с вами, майор? — спросил Говоров, когда Звягинцев опустил руку. — Ну-ка, давайте отойдем. — И сделал несколько шагов в сторону, подальше от ожидавших его людей.

Звягинцеву показалось, что выражение угрюмости и замкнутости, не сходившее все это время с лица генерала, исчезло. Его серые глаза, пристально глядевшие из-под резко очерченных бровей, тоже приобрели сейчас иное выражение.