Александр Чаковский - Блокада. Книга пятая

И вдруг он услышал тихий девичий голос:

— Товарищ член Военного совета… Андрей Александрович… Как, скоро?..

На него с мольбой глядели полные слез глаза телеграфистки.

— О чем вы, Лена? — не понял Жданов.

— Как там… на Ладоге? — чуть громче произнесла девушка, и голос ее достиг слуха дежурного.

— Старший сержант! — прикрикнул дежурный. — Отставить разговоры! — И уже другим тоном обратился к Жданову: — Простите, товарищ член Военного совета. Отец у нее при смерти.

— Да, да, — как-то невпопад откликнулся Жданов. — Трасса через Ладогу должна открыться со дня на день.

Он пошел к двери, но неожиданно повернулся к следовавшему за ним старшему лейтенанту и сказал на ходу, вполголоса:

— Обеспечьте выдачу ей ста граммов сухарей. Единовременно. Я распоряжусь…

Поднимаясь по узкой лестнице, а потом по другой, широкой, которая вела на второй этаж Смольного, Жданов прикидывал, что надо предпринять немедленно для удовлетворения нужд Москвы. Прежде всего следовало связаться с Кировским и Ижорским заводами, а также с фабрикой «Скороход», которая теперь помимо обуви выпускала и артиллерийские снаряды. В блокированном Ленинграде все работали на войну. Даже парфюмерная фабрика, по-прежнему носившая безобидное название «Грим», производила теперь не губную помаду, а противопехотные мины, корпуса которых походили на баночку для вазелина. А кустарная артель «Примус» три месяца назад освоила выпуск автоматов…

Погруженный в свои раздумья, Жданов открыл дверь в приемную и тут же услышал обрадованный возглас своего помощника — Кузнецова:

— Вышли!.. Вышли на лед, Андрей Александрович! Лагунов на проводе, ждет вас!

Жданов почувствовал, как у него заколотилось сердце.

— Наконец-то! — воскликнул он и устремился в кабинет.

Все, кого Жданов оставил там, сейчас столпились вокруг письменного стола, на котором лежала снятая с одного из телефонов трубка. Они расступились, когда вернулся, почти вбежал Жданов.

Не обходя стола, он схватил телефонную трубку.

— Жданов слушает!

— Здравствуйте, Андрей Александрович! — прозвучал в ответ далекий голос. — Докладывает Лагунов. Сегодня, в пять пятнадцать, как было намечено, исследовательская партия вышла на лед с заданием добраться до Кобоны и разметить будущую трассу вешками.

— Спасибо! — не сумев сдержать своего волнения, крикнул Жданов и снова повторил: — Спасибо!

Несколько секунд он молча дослушивал доклад Лагунова. Тишину, воцарившуюся в кабинете, нарушало лишь частое и шумное дыхание Жданова. Потом он посмотрел на часы и бросил в трубку с укоризной:

— Сейчас уже десятый час! Почему не сообщили раньше? Почему столько времени держали нас в напряжении?

— Не решался, Андрей Александрович, — раздалось в ответ. — Я только что все объяснил товарищу Васнецову. Вы же знаете, что разведка выходила на лед многократно, но каждый раз возвращалась ни с чем. На восьмом километре путь преграждала вода. Боялся, что и сегодня повторится то же самое. Но поскольку прошло более четырех часов и они не вернулись, значит, удалось обойти воду или она за эти сутки уже покрылась льдом.

— Понял вас, — уже обычным своим, спокойным голосом сказал Жданов. — Еще раз спасибо. Будем ждать дальнейших ваших сообщений… От этого зависит… — Тут голос его чуть дрогнул. — Словом, вы сами все понимаете. До свидания!..

Повесив трубку, Жданов окинул взглядом участников прерванного заседания. Как изменились их лица! Когда он уходил на узел связи, они были мрачны, понуры, и казалось, что на них никогда уже не появится улыбка. А сейчас улыбались все. Даже Павлов!

— Ждать от Лагунова новых сообщений придется долго, — с сожалением заметил Васнецов. — До Кобоны при самых лучших условиях идти не меньше шести часов. А сейчас потребуется минимум девять-десять часов. Значит, — он посмотрел на часы, — еще пять-шесть часов надо ждать!

— Да, не менее пяти часов, — подтвердил Жданов, — если только, — он понизил голос, — им вообще удастся дойти…

В этот момент он ощутил, что все еще сжимает в кулаке клубочек бумажной ленты. Нахмурившись, Жданов строго сказал:

— Просто сидеть и ждать отрадных вестей — занятие не для нас. Впереди много неотложных дел. Есть поручение Ставки. Рассаживайтесь, товарищи…

И первым пошел к длинному столу, покрытому зеленым сукном.

Командир роты, воентехник второго ранга Соколов получил приказание: явиться к восьми часам утра в штаб своего мостостроительного батальона. Отправляясь туда, он не предполагал, что ему поручат дело, от исхода которого во многом будет зависеть жизнь или смерть двух с половиной миллионов ленинградцев. Все, что происходило в то морозное утро на западном берегу Ладожского озера, точнее, широкого залива, именуемого Шлиссельбургской губой, лишено было внешней многозначительности…

Батальон располагался в районе деревеньки Коккорево, и почти до середины ноября главной его задачей считалось восстановление пирса, каждодневно разрушавшегося немецкой артиллерией и бомбардировками с воздуха. Пока не заледенела Шлиссельбургская губа, у этого пирса швартовались корабли военной флотилии и баржи Северо-Западного речного пароходства. Из Коккорева они доставляли на восточный берег сработанные в Ленинграде боеприпасы и военную технику, а обратно шли сюда груженные продовольствием.

Командовал мостостроительным батальоном инженер Бриков, призванный в армию лишь в конце августа, а до того возглавлявший ленинградскую контору Союздорпроекта. Инженер-мостовик Гусинский стал его помощником по технической части. Инженерами-дорожниками были и командиры рот — Соколов, Качурин, Костюрин. Командиры взводов — Дмитриев, Стафеев, Ашевский, Смирнов, Радзевич, Лачинов, Кротков, Мордашкин — тоже имели высшее инженерное образование и получили свои воинские документы в обмен на удостоверения работников все того же Союздорпроекта или Управления шоссейных дорог. А среди рядового и сержантского состава преобладали вчерашние столяры, плотники, каменщики, как правило великовозрастные, считавшиеся ограниченно годными для военной службы.

Во всем батальоне, кажется, один только Соколов мог назваться «бывалым солдатом» — ему еще в сороковом году довелось участвовать в боях на Карельском перешейке. Однако и он, прибыв сюда со своей ротой в ночь на 10 октября, в первый момент почувствовал себя не очень уверенно. Ему привычно было прокладывать пути по земле — взрывать горы, засыпать болота, покрывать асфальтом проселки. А тут бушевало бескрайнее, похожее на море озеро, у причала стояли обледеневшие, будто только что вернувшиеся из дальнего арктического похода военные корабли и, как перст, указующий край земли, возвышался Осиновецкий маяк — высокая каменная башня, исполосованная снизу доверху чередующимися красными и белыми полосами. К берегу вела дорога, вдрызг разбитая сотнями вражеских авиационных бомб, гусеницами следовавших на погрузку тяжелых танков и колесами буксовавших автомашин. Слева от нее чернел смешанный — из чахлых берез, осины и сосны — лесок, тоже изрядно покалеченный войной.