Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

– Я продал, продал! – прохрипел Шарифулла, лицо его стало красным от натуги. Он силился оторвать от себя руки Нигматуллы, но тот сжимал ему горло все теснее и теснее. Из-за за навески выбежала одетая Хауда. Не смея вмешиваться, она, дрожа, стояла у стены, глядя испуганными округлившимися глазами и теребя в руках цветастый передник.

– Я скажу! Отпусти… – выдавил Шарифулла.

Нигматулла разжал руки и ухмыльнулся:

– То-то! Ну, давай скорее, что глазена-то выкатил? Думаешь, я тут до вечера сидеть буду?

– Постой, кустым, не спеши, может, миром уладим? – сказал Шарифулла, держась рукой за покрасневшее горло. – Сколько тебе обещали добавить за самородок?

– Перекупить хочешь? – Нигматулла почесал подбородок и задумался. «Черт, а если это не золото? – мелькнуло у него в голове. – Ладно, надо вытянуть из скряги все, что потянется, а то как бы все же себя не надуть!»

Он присел на нары, заложил ногу на ногу и, свернув цигарку, задымил спокойно и неторопливо.

– Сам посуди, я тебе отдал за половину цены, а мне предлагают столько, сколько дал ты, и еще половину этого.. – начал он. – Ну, конечно, у тебя таких денег нет… Но договориться можно. Не обязательно платить деньгами, можем поменяться. Ну, к примеру, если ты отдашь мне еще лошадь, то мы с тобой будем в рассчете… Впрочем, нет, – сказал он тут же, заметив, что при слове «лошадь» Шарифулла беспокойно за ерзал на нарах. – Лошадь – это мало. Конечно, ты мне не чужой человек, хоть и родство у нас дальнее, я должен с этим считаться… Не знаю, как и быть! Там мне обещали отдать деньгами…

– Но ведь мы и в самом деле не чужие тебе. Пойми, если я отдам тебе лошадь, у меня почти ничего не останется… – жалобно заметил Шарифулла.

– Ну ладно, – согласился Нигматулла. – Так и быть. Идем за лошадью, только выбирать я сам буду.

Нигматулла выбрал молодую гнедую кобылу, которая недавно ожеребилась. Похлопывая лошадь по гладкой, холеной шее, ой вывел ее из сарая и сел верхом. Шарифулла, кося глазами, семенил за ним следом. Сердце его разрывалось от горя.

– Ну, прощай, что ли?

– Погоди, дай с ней попрощаюсь, – Шарифулла подошел к лошади и обнял ее за шею. Ко была, как бы понимая, что происходит, тихо заржала.

– Ишь ты, видать, ты свою лошадь больше, чем жену, любишь. – Нигматулла отбросил в сторону окурок и поднял над головой прут: – Хватит, все равно уже не твоя! Будь здоров, мы в расчете!

Он хлестнул прутом, лошадь с места взяла галопом, и скоро они скрылись из виду. Шарифулла постоял еще немного на дворе, прислушиваясь к стуку копыт, и, вздыхая, пошел в дом. «Надо скорее продать самородок, тогда сразу много лошадей куплю, еще лучше этой», – подумал он.

У нар уже стоял кипевший самовар. Струйка пара, вырвавшись, поднималась к потолку. Хауда хлопотала у скатерти, расставляя посуду.

– Не суетись, мать, – сказал Шарифулла, – я в контору иду, не до чая тут…

Он забыл о своих годах, бежал в контору, как мальчишка, вне себя от радости.

Открыв скрипучую дверь на толстой железной петле, Шарифулла увидел небольшую печурку в углу у кассира, сидевшего за столом у окна. На столе аккуратными стопками лежали бумаги и стояла чернильница на черной каменной подставке. Кассир, не поднимая головы от стола, писал что-то, он даже не взглянул на вошедшего,.

– Я принес золото, – громко сказал Шарифулла.

Кассир поднял голову, мельком оглядел его, молча взял один кусок и поднес его к раскаленной докрасна железной печке. Ртуть брызнула из камня на огонь. Все так же молча кассир опустил кусок в банку с какой-то жидкостью, тут же на поверхности камня выступил зеленоватый, немного похожий на плесень налет. Кассир поднес банку к глазам, повертел ее в руках и спросил, не глядя на Шарифуллу:

– Где нашел?

– Купил.

– Можешь выбросить. – Кассир вынул камень из кислоты, дал его Шарифулле и, сев за стол, опять углубился в бумаги.

– Как выбросить?! – наконец обрел дар речи Шарифулла.

– Очень просто – взять и выбросить. Зачем тебе медь?

– Что ты, агай, это настоящее золото, я купил его за такую цену! – заволновался Шарифулла. – Если не хочешь дать настоящую цену, отдай хоть то, что я заплатил…

– Я же говорю тебе ясным языком – это не золото, а медь, понял? Нам золото нужно, мы золото покупаем, слышишь? А ты сюда зачем при шел со своей медью? Обмануть меня хотел? Иди отсюда, пока цел, а то я сейчас урядника позову, он тебе пропишет золото! – вскипел кассир. – В тюрьму захотел? А ну, вон отсюда, голытьба! – Он осторожно обмакнул перо в чернильницу и застрочил по бумаге.

Шарифулла постоял немного и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Голова его кружилась, он чувствовал, что вот-вот упадет. На морозе он очнулся и, быстро шагая, направился к дому Хажигали. Хажигали седлал лошадь во дворе. Подойдя сзади, Шарифулла дернул его за рукав.

– Что же это творит твой сын? – начал он, не здороваясь.

– А что такое? – обернувшись, спросил Хажигали. Шарифулла поежился под его колючим недобрым взглядом.

– Он продал мне за большую цену золото, а оказалось, что это медь!

– Ну и что? —Хажигали затянул правую подпругу и зашел к лошади с другой стороны.

– Как что? Ведь это нехорошо! – растерянно проговорил Шарифулла.

– Ну и что? – повторил Хажигали, затянув вторую подпругу и беря лошадь под уздцы.

– Как что? —закричал Шарифулла. – Я тебе говорю, что твой сын обманывает людей, а ты и бровью не поведешь! Разве ведут себя так мусульмане, да еще родня!

Хажигали прыгнул в седло и посмотрел сверху на Шарифуллу, как бы оценивая его, затем покачал головой и тронул с места шагом. Шарифулла вцепился в его ногу.

– Постой! Постой, ты куда? Почему ты мне ничего не сказал?

– А что я должен тебе сказать? – усмехнулся Хажигали. – Если ты такой дурак, что покупаешь медь вместо золота, при чем тут я? А по том еще неизвестно, кто кого обманул… Откуда я знаю, что ты не врешь? Может, ты пришел на говаривать на сына, а я всему должен верить?

– Хауда тебе подтвердит, Хауда! – горячо за бормотал Шарифулла,

– Хауда, Хауда! Что мне твоя Хауда? Твои дела, ты в них и разбирайся! Чего ты ко мне при стал? Пусти ногу! – разозлился Хажигали.

– Но как же так? – чуть не плача, вопил Шарифулла.

– А вот гак! —сказал Хажигали и хлестнул коня.

Шарифулла выпустил его ногу, но не успел Хажигали выехать на дорогу, как Шарифулла крикнул вслед, не в силах сдержать кипевшую в нем злобу:

– Вор проклятый! И сын твой вор! Гореть тебе в аду, шайтан неверный!

Хажигали быстро повернул обратно, и лошадиная морда внезапно нос к носу появилась у лица Шарифуллы. Хажигали наклонился.

– Пожалеешь! – свистящим шепотом проговорил он, и в следующее мгновение конь уже мчался по дороге, взрывая копытами мерзлую землю. Хажигали не оглядывался, он как бы врос в седло, и только видно было, как трепещут рукава его рубахи…