Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре

– Оттаскивайте пьяных в сторону! Распахивайте ворота!

Во дворе Савмаку представилась картина, какой он никогда не видел. Среди двора горел костер, вокруг скакали или делали вид, что скачут, полуголые или странно одетые фигуры людей. Тут были и женщины с распущенными волосами, мужчины, напялившие на плечи дорогие ткани и плащи, даже маленькие дети со вздутыми животами.

Хохот, крики, непристойные жесты и движения, рев ребятишек оглушили и озадачили неожиданных гостей, на которых никто не обратил внимания.

Огромные пифосы с вином, выкаченные из подвалов, стояли рядком. К ним подбегали с ковшами и ведерками, черпали вишневую жидкость, пили ее, лили себе на голову, плескались ею, как водой, и опять пускались в пляс, а то падали замертво под ноги другим. Тут же валялись разбитые глиняные бочонки, вино стояло лужами, аромат его шибал в нос. Воины начали сплевывать и утирать рты.

– Погляди, погляди, что он делает! – не удержался от восклицания молодой воин. – Лезет в бочонок!

Один из охмелевших гуляк действительно полез в пифос и опустился в него по плечи. Вино хлынуло через край и стало растекаться по каменному настилу двора.

Из кладовых выносили дорогие меха и ткани, посуду, оружие. С криками и хохотом бросали собольи шкурки в огонь и плясали, прыгали, как помешанные.

На кухне пылал очаг, в котлах что-то кипело, бурлило.

Теперь Савмак заметил человека, привязанного к столбу. Одежда с него была сорвана, голова поникла. Рядом валялись палки, коими, как видно, его избивали. Тут же лежали мертвецки пьяные экзекуторы. И если избитый оказался живым, то только потому, что рабы перепились и не были в силах доконать его. Их самих доконали крепкие вина.

Собаки, объевшиеся копчеными окороками, даже не залаяли. Они тоже налакались вина из луж и выглядели, как и их хозяева, пьяными.

– Безумные! – промолвил Савмак. – Безумные люди! Свобода опьянила вас больше, чем вино это!.. Лайонак!

– Я здесь, государь!

– Обижать никого не надо! Но пьяных перетаскать под навес, пускай там отсыпаются. Бунтарей, если полезут в драку, связать! Кладовые привести в порядок, заглянуть, нет ли где зароненного огня, и закрыть на замки! Вино отобрать, а то они будут пить, пока не лопнут! Приготовить хороший обед для наших воинов, дать им вина, но не напиваться допьяна!

Воины услыхали последнее распоряжение и ответили восклицаниями восторга.

– А я пойду поищу Гликерию. Спрашивать здесь некого, все пьяны.

И, соскочив с седла, пошел прямо в дом. Что-то сообразив, повернулся к привязанному у столба. Того уже отвязывали.

– Это Анхиал, – сказал Лайонак, сразу узнав Саклеева управителя, – он должен знать, здесь ли она.

Но Анхиал таращил глаза на важных гостей и невнятно мычал.

– Этот тоже пьян и безумен! Всеми овладело безумие бога Диониса!

– Вернее – безумие счастья, – усмехнулся царь, – все они впервые почувствовали себя полностью свободными!

– Это – пес хозяйский, – пояснил Лайонак, – истязатель рабов! Хотя и сам несвободный человек. Заприте его куда-нибудь. Если его не прикончат рабы, он сбежит.

Абраг и Лайонак последовали за царем с обнаженными мечами. На ступенях хозяйского дома пьяные лежали рядом с мертвецами. Савмак толкнул дверь, и они прошли в огромный зал с очагом, где когда-то ужинала Гликерия по прибытии из сарматских степей. За столом неподвижно сидел человек, положив голову в лужу студневидной крови. Тут же лежал окровавленный топор и стоял фиал, наполовину наполненный вином. Лайонак схватил мертвеца за волосы и повернул лицом к себе.

– Это Алцим, младший сын Саклея, – сказал он, обтирая руки, его убили, как видно, за вечерней чашей вина. Не в пример отцу, он был мягок душой. Однако и его не пощадили.

В залах, коридорах и молитвенных комнатах царил хаос. В опочивальнях пышные ложа оказались смятыми, испачканными грязными ногами. Но людей не было. Видимо, все гуляки перед приездом Савмака пировали во дворе. Дом пустовал.

Они остановились перед лестницей, что вела на башню. Дверь оказалась запертой.

– Здесь! – в волнении произнес Савмак.

Все трое налегли плечами, но окованная железом дверь не поддавалась. Лайонак догадался и кинулся во двор. Разыскав Анхиала, стал шарить у него возле пояса. Что-то звякнуло. Это была связка ключей.

Взойдя на самый верх башни, они оказались на площадке, с которой открывался широкий вид на владения Саклея, на море и на Пантикапей, чуть затянутый дымкой.

– Да, усадьба хорошая, – заметил Савмак, – нужно объявить ее царской, поставить стражу. Мне кажется, не в акрополе города, а здесь будет наша ставка. Отсюда легче управлять хорой. А там – всегда на виду у горожан, которые ненавидят нас, победивших рабов. Но – Гликерии нет!.. Куда она девалась?

– Выспится Анхиал – устроим ему допрос.

Во дворе их ожидали необычайное оживление и суета. Слышались крики и даже брань. Незнакомые бедно одетые люди размахивали плетьми, гарцевала на конях. Другие упирались в створки ворот, стараясь шире распахнуть их и дать возможность въехать во двор целому каравану возов.

Савмак и Абраг схватились было за мечи, но Лайонак остановил их:

– Это не царские люди и не разбойники. Вижу многих крестьян, а вон и предводитель их, Пастух. Старый волопас действует!

– Вот это кстати, – отозвался царь, убирая руку с рукоятки меча, – заодно мы поговорим с ним о делах сельских…

Они встретились на крыльце, остановились один против другого. Савмак стоял перед Пастухом благожелательный и вместе настороженный. Он протянул вперед свои большие руки, неестественная краснота которых вместе с узловатостью пальцев и въевшейся в трещины чернотой как-то не вязалась с атласными рукавами зеленого кафтана, расцвеченного золотыми звездочками и нашивными блестками. Огрубелые руки его, да еще серая смуглость лица, словно присыпанного аспидной пылью, напоминали о перенесенных лишениях и промозглой атмосфере рыбозасолочных ям, о той рабской доле, которая чудом сменилась царскими нарядами и абсолютной властью военного вождя.

Но если новоизбранный царь уже успел привести себя в порядок и выглядел щеголевато, то Пастух по-прежнему казался сказочным лесовиком в своих потертых шкурах, кожаных старых шароварах и постолах, искусно прикрепленных к ногам ремнями. Лишь тяжелый сарматский меч, какие все больше входили тогда в моду, вытесняя короткие скифские акинаки, топор за поясом и горит с луком и стрелами свидетельствовали о том, что это не полудикий волопас, но грозный воин. Его некрасивые обнаженные руки поражали своей толщиной и как бы лошадиной мощью. Савмак внимательно изучал выражение лица этого человека, несколько смущаясь под его испытующими, остроосмысленными взглядами, в которых угадывалась игра разноречивых мыслей и чувств. Движения глубоких морщин на черно-красном лице, сухой плотный изгиб тонких губ, отвисший небритый подбородок – все в нем казалось необыкновенным. Словно с усилием разомкнул Пастух бесцветные губы и отчетливо произнес: