Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре

И взрыв, от которого разлетелось вдребезги царство Спартокидов, явился лишь одним из таких народных возмущений, все чаще потрясавших основы рабовладельчества во всем древнем мире.

Известно, что после восстания Савмака последовали революции рабов в Капуе, на Делосе – извечном невольничьем рынке, в Аттике и других местах. Взрывы возмущения угнетенных не только участились, но становились все более грозными, пока не достигли наибольшей силы в Риме. Тысячи рабов, руководимые талантливым вожаком Спартаком, заставили дрогнуть своды величественного здания Римской державы.

Революции рабов имели одну особенность: если происходила одна, то она вызывала ряд других. Писатель Орозий назвал первое сицилийское восстание «вспыхнувшим трутом, от которого посыпались искры и вспыхнули пожары в различных местах».

Поэтому рабские бунты подавлялись с предельной жестокостью и всеми силами, какие были в распоряжения рабовладельцев.

Диофант, чудом спасшийся из восставшего Пантикапея, сразу утратил душевное равновесие и уверенность в собственных силах. Спокойный и непоколебимый на поле сражения, он терял самообладание перед той страшной и загадочной стихией, которая, подобно землетрясению, рушила все, что считалось нерушимым. Он уже сталкивался с рабами-мятежниками. Но для него оставалась непонятной та нечеловеческая сила и энергия, что проявлялись в рабских возмущениях. Казалось, забитые и презренные рабы перерождались, получая откуда-то свыше сверхъестественную мощь и страсть, из робких становились отважными, из слабых – сильными, из темных и невежественных – полными внутреннего огня и творчества. Сверкающий ум, благородство, отвага и самопожертвование, все, что считалось высшим даром богов, проявлялось в поступках восставших рабов наряду с безжалостной жестокостью и демонической мстительностью, порождая в сердцах рабовладельцев изумление и суеверный ужас.

Никакие бедствия, ураганы, наводнения, неурожаи, пожары и повальные болезни не могут сравниться с бунтом рабов. И лучше уничтожить тысячу ни в чем не повинных людей, нежели допустить возмущение десятка отчаявшихся невольников! Так думали хозяева. Это хорошо было известно Диофанту и Бритагору, которые не могли прийти в себя после пантикапейской встряски. Победы над скифскими ратями сразу померкли, выцвели перед новыми событиями, стали как бы малозначащими. Раскаты боспорского грома не давали спать, спокойно есть не только Диофанту и херсонесским демиургам. Митридат явно проявлял нервозность и слал своих гонцов к Диофанту с требованиями задушить рабское восстание любой ценой. Образование царства рабов грозило полным крахом честолюбивых замыслов понтийского царя в Северном Причерноморье.

Все хорошо знали, как сражаются те, кто борется за свободу!

Диофант мало спал, ел поспешно, не замечая ни вкуса, ни качества пищи. Иногда рассеянно совал в рот баранью кость и пытался разгрызть ее. Заметив ошибку, с ругательствами бросал на пол блюдо и вскакивал из-за стола совсем голодный. Вино, выпитое на пустой желудок, хмелило, распаляло душу и увеличивало гневливость полководца.

Бритагор, еще бледный после ранения и странно присмиревший, с тревогой следил за поступками Диофанта, стараясь не раздражать его.

Полководец вызвал архонтов города и потребовал от них пополнения в войско. Уже возвращался флот, успевший проплыть половину пути к древнему городу Ольвии. Поскакали гонцы в сарматские степи с обещаниями дружбы царя Митридата. Установлена связь с Карзоазом в Фанагории, а через него с аланами. Диофант требовал от Карзоаза создания мощной рати из всех племен азиатской части Боспора – дандариев, синдов, меотов, фатеев, – предполагая перебросить эти полчища через пролив и направить против мятежного Пантикапея.

– У нас в Неаполе более четырехсот лучших гоплитов и около сотни херсонесских ополченцев! – бросил он Бритагору в сердцах. – Какого демона они нагуливают там жир, когда перед нами такой поход! Сейчас же направь гонца с приказанием Мазею немедленно возвратиться в Херсонес. Эти воины не будут лишними для нас.

– Но, стратег, – почти испугался советник, дергая бровями и глубже обычного втягивая свои мягкие, бескровные губы, – ведь в степях неспокойно. Рати Мирака и Андирака растут.

– Знаю!.. Если бы на месте бездарных князей в Неаполе находился один толковый воевода, он давно привез бы нам головы этих степных разбойников.

– Но Дуланак и Гориопиф поклялись сделать это.

– Клялись, это верно. Но голов бунтарей я что-то не вижу.

Хвастливое сообщение из Неаполя о том, что часть мятежников уничтожена, а князья-правители преследуют бегущих, подняло дух Диофанта.

– Так-то лучше! Теперь я со спокойной душой отзову своих гоплитов из Неаполя. Князья сами укротят народ, иначе горе им!

На том и порешили, хотя Бритагор продолжал свою игру сомнений и пробовал возражать полководцу:

– Не уверен я в способностях пьяницы Гориопифа. А Дуланака все ненавидят за жестокость. И степь волнуется! Слыхал я, Табана разузнала, что Фарзой жив, и сейчас разослала по всей степи людей, которые сеют слухи о возвращении Фарзоя на родину. Называют его спасителем народа тоже по ее наущению. К тому же он друг и родственник Палака.

– Известно мне это. Табана – умная баба, но ее затеи – блажь, бабья прихоть! – Стратег сморщился презрительно и махнул рукой. – С Мираком Фарзой не в дружбе. И явись сейчас Фарзой в Неаполь, никто не признал бы его за старшего князя. Нам Фарзой не страшен.

– Но он в почете у Савмака!

– Один им почет – на колу!

Гонцы поскакали в Неаполь с письменным приказанием Диофанта о немедленном возвращении всех понтийских и херсонесских войск в Херсонес.

Неожиданно оба князя повернули свои рати назад и спешно стали возвращаться в Неаполь. Сообщение гонца о выводе всех понтийских войск из скифской столицы поразило их и встревожило.

Что случилось?.. Этот вопрос мучил князей. Они не могли понять, что вынудило Диофанта сделать столь опрометчивый шаг.

Как Дуланак, так и Гориопиф не представляли себе всей опасности рабского восстания на Боспоре. Они полагали, что это лишь временный беспорядок. Даже радовались смерти последнего Спартокида, считая, что бунт ослабит мощь Боспора и усилит их собственное значение в глазах Диофанта и Митридата. И если бы воочию убедились в той тревоге, которая царила в Херсонесе, то не поняли бы ее истинной причины. Рабовладельческие отношения в Скифии тогда еще находились в зародыше, и опыта подавления рабских восстаний не было. Зато народа своего и его волнений князья боялись, и не без оснований. Среди скифов еще не умерли обычаи старины, опасность народного возмущения и возведения на трон угодного всем родам царя всерьез беспокоила князей.