Морис Дрюон - Узница Шато-Гайара

На заре Ангеррана разбудил громкий топот сапог во дворе и резкие удары во входную дверь. Конюший, не помня себя от страха, вбежал в опочивальню с криком, что внизу стоят лучники. Ангерран велел подать платье, быстро оделся и вышел на площадку лестницы одновременно с женой и сыном, выбежавшими из своих комнат.

– Вы были правы, Жанна, – обратился он к жене и поцеловал ее в лоб. – Я недостаточно слушался ваших советов. Сегодня же уезжайте из Парижа вместе с Луи.

– С вами, Ангерран, я бы уехала. Но теперь я не могу быть вдалеке от того места, где вам, возможно, предстоит страдать.

– Король Людовик – мой крестный отец, – воскликнул Луи де Мариньи, – я немедленно отправлюсь в Венсен…

– Твой крестный отец слаб умом, и корона не слишком прочно сидит на его голове, – гневно отозвался Мариньи.

И так как на лестнице было темно, он зычно крикнул:

– Эй, слуги! Несите факелы! Посветите мне!

Когда слуги сбежались, он медленно, как король, спустился вниз по лестнице между двумя рядами горящих факелов.

Во дворе, точно морской прибой, волновались вооруженные люди. В рамке открытых дверей на фоне сероватого предрассветного неба нечетко вырисовывался силуэт высокого мужчины в стальной кольчуге.

– Как мог ты согласиться, Парейль… Как осмелился? – произнес Мариньи, простирая руки.

– Я не Алэн де Парейль, – ответил человек в кольчуге. – Мессир де Парейль отныне отстранен от командования лучниками.

Говоривший посторонился и пропустил вперед худощавого мужчину в темном плаще – это был канцлер Этьен де Морнэ. Подобно тому как восемь лет назад Ногарэ собственнолично явился за Великим магистром Ордена тамплиеров, так и Морнэ собственнолично явился сейчас за правителем государства.

– Мессир Ангерран, – произнес он, – прошу вас следовать за мной в Лувр, где мне приказано держать вас под стражей.

В тот же час большинство выдающихся легистов предыдущего царствования из числа горожан – Рауль де Прель, Мишель де Бурдене, Гийом Дюбуа, Жоффруа де Бриансон, Николь Ле Локетье, Пьер д'Оржемон – были арестованы у себя дома и препровождены в различные тюрьмы, где некоторых из них ожидали пытки; в то же время специальный отряд был направлен в Шалон с целью задержать епископа Пьера де Латилля, друга юности Филиппа Красивого, которого покойный король так настойчиво требовал к себе в последние минуты жизни.

Вместе с этими людьми было брошено в узилище все царствование Железного короля.

Когда среди ночи Маргарита Бургундская услышала лязг цепей, сопровождающий спуск подъемного моста, и конский топот во дворе Шато-Гайара, она сначала решила, что все это ей только чудится. Столько раз бессонными ночами ждала она этого часа, столько мечтала об этой минуте с тех пор, как графу Артуа было отправлено письмо, где она отрекалась от престола и от всех своих прав и прав дочери в обмен на обещанное освобождение, которое все не наступало!

Десять недель молчания прошло с того дня, молчания более изнурительного, чем голод, более злого, чем холод, более унизительного, чем укусы паразитов, более ужасного, чем одиночество. Отчаяние овладело сердцем Маргариты, сломило ее дух, не пощадило ее тела. Последние дни она не подымалась со своего ложа, вся во власти лихорадки, державшей ее в состоянии полубреда, полузабытья.

Только когда ее начинала мучить жажда, Маргарита выходила из оцепенения, брала в руки стоявшую у постели кружку с водой и подносила к запекшимся губам. Широко открыв глаза, она всматривалась в окутывавший комнату мрак и бесконечно долгими часами прислушивалась к учащенному биению сердца, а когда лихорадка отступала на время от своей жертвы, когда разгоряченное чело овевала прохлада, когда ровнее начинало биться сердце, Маргарита резко подымалась, садилась на постель, испуская душераздирающие вопли, с ужасом чувствуя приближение смерти. Какие-то непонятные шорохи нарушали безмолвие, мрак таил в себе трагическую угрозу, и угроза эта шла не от людей, а свыше. Разум мутился, сломленный бессонницей, граничившей с кошмаром… Филипп д'Онэ, красавец Филипп, оказывается, жив: вот он идет рядом, с трудом передвигая перебитые ноги, грудь у него окровавлена; она протягивала к нему руки и не могла дотянуться. Иной раз он увлекал ее, недвижную, неведомой тропой, уводившей от земли к Богу, но, перестав чувствовать под собой землю, она все равно не видела Бога. И они шли, шли, и не было конца их пути, и так они будут идти через века, вплоть до Страшного суда, – возможно, это и есть чистилище.

– Бланка! – крикнула она. – Бланка! Идут! И впрямь, внизу визжали засовы, скрипели замки, хлопали двери; на каменных ступенях лестницы послышался тяжелый топот ног.

– Бланка! Слышишь?

Но слабый голос Маргариты не мог достичь слуха Бланки через железную решетку, разделявшую на ночь их темницы, расположенные одна над другой.

Свет свечи ослепил королеву-узницу. В дверях толпились люди, но Маргарита, казалось, не замечала их: она следила взором за приближавшимся к ней гигантом, видела лишь его красный плащ, светлые глаза, поблескивание серебряного кинжала.

– Робер! – прошептала она. – Робер, наконец-то вы пришли! Вслед за графом Артуа шествовал солдат, несший на голове табуретку, которую он и поставил возле ложа Маргариты.

– Ну, ну, кузина, – начал, удобно усаживаясь, Робер, – ваше состояние мне не особенно-то нравится, мне об этом сообщили, а теперь я и сам убедился. Вы, как я вижу, страдаете…

– Ужасно страдаю, – отозвалась Маргарита, – не знаю даже, жива я еще или нет…

– Да, вовремя я приехал. Скоро все кончится, вот увидите. Я привез вам добрые вести: ваши враги повержены… Вы в состоянии написать несколько строк?

– Не знаю, – призналась Маргарита.

Робер Артуа жестом велел поднести свечу и внимательно взглянул на изглоданное болезнью, исхудавшее лицо, тонкие губы, неестественно блестящие, запавшие глаза, на черные кудряшки, прилипшие к выпуклому лбу.

– А продиктовать письмо, которое ждет от вас король, вы по крайней мере сможете? – спросил он и, щелкнув пальцами, крикнул:

– Эй, капеллан!

Из темноты выступила фигура в белом, тускло блеснул бритый синеватый череп.

– Брак расторгнут? – спросила Маргарита.

– Как же он может быть расторгнут, кузина, когда вы отказались выполнить просимое?

– Я не отказалась, – прошептала она. – Я согласилась… На все согласилась. Как же так? Ничего не понимаю.

– Живо принесите кувшин вина, больной необходимо подкрепиться, – скомандовал Артуа, повернувшись к двери.

Кто-то послушно затопал прочь и с грохотом спустился по лестнице.

– Сделайте над собой усилие, кузина, – произнес Артуа. – Сейчас-то уж наверняка надо согласиться с тем, что я вам скажу.