Морис Дрюон - Лилия и лев

Робер внимательно слушал речи Артевельде. Наконец-то попался ему человек, который ясно излагает свои мысли, знает, о чем говорит, и, видимо, опирается на подлинную силу.

– Так почему бы вам, если мятеж неизбежен, почему бы вам открыто не перейти на сторону короля английского? – спросил Робер. – И почему бы вам не вступить в переговоры с императором Священной империи, а он, как вам известно, враг папы, а следовательно, и враг Франции, ибо она держит папу в кулаке. Ваши ополченцы – люди храбрые, но вся беда в том, что у вас нет конницы, и пехоте поэтому приходится ограничиваться мелкими стычками. Придайте-ка вашим ратникам отряд английских рыцарей, отряд немецких рыцарей и смело двигайтесь на Францию через графство Артуа. А там, ручаюсь, я наберу для вас еще немало людей…

Ему уже виделся этот союз, виделся сам он, несущийся галопом во главе целой армии.

– Представьте, ваша светлость, я и сам об этом частенько подумывал, – ответил Артевельде, – и, будь наши горожане податливее, было бы не так уж трудно договориться с королем Англии и даже с императором Людвигом Баварским. Жители коммун ненавидят графа Людовика, но тем не менее, когда речь заходит о правосудии, обращаются к королю Франции в надежде, что от него добьются справедливости. Они ведь присягнули королю Франции. Даже когда они подымаются против него с оружием в руках, все равно он как был, так и останется их государем. Кроме того, и надо признать, это был ловкий ход со стороны Франции, силой вынудили у наших городов обещание уплатить два миллиона флоринов папе, если те посмеют восстать против своего сюзерена, а ежели мы требуемую сумму не внесем, нам грозит отлучение от церкви. А люди боятся остаться без богослужений и священнослужителей.

– Другими словами, папа под этим давлением грозит отлучить вас от церкви или разорить, дабы ваши коммуны во время крестового похода сидели тихохонько. Но кто же заставит вас платить, когда французская армия увязнет в Египте?

– Вы же сами знаете, каковы простолюдины, – ответил Артевельде, – они осознают свою силу лишь в ту минуту, когда пускать ее в ход уже слишком поздно.

Робер единым духом осушил стоявшую перед ним огромную кружку пива; нет, решительно он пристрастился к этому напитку. И сидел, молча уставившись на деревянные панели, которыми были обшиты стены. Какой милый, какой уютный дом у Якова ван Артевельде – медь и олово начищены на славу, в полумраке поблескивает дубовая мебель.

– Стало быть, из-за верноподданнических чувств к королю Франции вы не заключаете союзов и не беретесь за оружие?

– Именно по этой причине, – подтвердил Артевельде.

Но природа наделила Робера слишком живым воображением. Вот уже три с половиной года, как он старался обмануть свою жажду отмщения жалкими средствами – напускал порчу, ворожил, посылал наемных убийц, но ни один из них даже не добрался до намеченной жертвы. И внезапно в голове его зародилась новая надежда, наконец-то достойная его, наконец-то чаяния его приобрели совсем иной размах.

– А если английский король станет королем Франции? – спросил он.

Артевельде поднял на Робера Артуа вопросительно-недоверчивый взгляд, словно плохо расслышал его вопрос.

– Я сказал, мессир, а если английский король станет королем Франции? Если он отстоит свое право на французский престол, если восстановит свои права, если докажет, что королевство Французское, в сущности, его королевство, если он станет вашим законным сюзереном?

– Ну, ваша светлость, по-моему, все это одни пустые мечты!

– Мечты? – вскричал Робер. – Но ведь этот спор так никогда и не был разрешен, и дело еще не проиграно! Когда моего кузена Валуа возвели на престол… вернее, когда я сам возвел его на престол – а как он меня за это отблагодарил, вы сами изволите видеть! – так вот, представители Англии явились отстаивать права королевы Изабеллы и ее сына Эдуарда. И не так уж это давно было, всего каких-нибудь семь лет назад. Их не выслушали потому, что не пожелали их слушать, и я лично, проводил их на корабль. Вы сами зовете Филиппа «королем-подкидышем»; так почему бы вам не найти другого! А что вы скажете, если теперь вновь взяться за это дело и объявить в один прекрасный день вашим сукновалам, вашим ткачам, вашим купцам и всем жителям ваших коммун: «Ваш граф правит вами не по закону; вовсе не королю Франции обязан он давать присягу в вассальной верности. Ваш сюзерен не в Париже, а в Лондоне!»

Пусть мечта, но она одурманила Якова ван Артевельде. Шерсть, прибывающая морем с северо-запада, ткани, грубошерстные или тонкие, которые тоже морем отправляют обратно, торговля в портах – если вдуматься, то стоит, весьма стоит Фландрии обратить свой взгляд на королевство Английское. От Парижа нечего ждать, кроме сборщиков налогов.

– И вы считаете, ваша светлость, что хоть одного здравомыслящего человека на всем белом свете можно убедить в правоте ваших слов и что он согласится на такое предприятие?

– Только одного человека во всем белом свете, мессир, достаточно убедить, только одного: самого короля Англии.

А через несколько дней из Антверпена с бумагами на имя торговца сукном и в сопровождении Жилле де Неля, который для вящей правдоподобности тащил на спине тюк фламандских тканей, его светлость Робер Артуа отплыл в Лондон.

И вновь сидел на троне король с короной на голове, со скипетром в руке, в окружении своих пэров. И вновь прелаты, графы и бароны стояли по обе стороны трона. И вновь клирики, ученые мужи, юристы, советники, сановники толпились вокруг.

Но не лилиями Франции была заткана королевская мантия, а львами Плантагенетов. И вовсе то не был дворец в Ситэ с его сводами, обрушивающими на головы толпы эхо их собственных голосов, а великолепная дубовая зала с огромными ажурными арками – словом, так называемый Вестминстер Холл. И собрались здесь шесть сотен английских рыцарей, съехавшихся из всех графств, и эсквайры и городские шерифы – словом, в этой зале, выложенной широкими квадратными плитами, заседал английский Парламент.

Однако собрали его лишь затем, чтобы выслушать, что будет говорить француз.

В пурпуровой мантии, накинутой на плечи, стоя как раз на середине каменной лестницы в глубине залы и словно бы весь окруженный золотым ореолом солнечного света, падающего из гигантского витража за его спиной, Робер Артуа держал речь перед представителями народа Британии.

Ибо с тех пор, как два года назад Робер покинул Фландрию, колесо судьбы сделало добрых четверть оборота. И в первую очередь скончался папа.

К концу 1334 года крохотный иссохший старичок, сумевший за годы своего самого долгого правления в истории папства дать Святой церкви надежных духовных руководителей и добиться ее материального процветания, вынужден был со смертного одра из зеленой опочивальни огромного Авиньонского дворца публично отречься от своих излюбленных положений, которые он защищал всю жизнь с превеликой верой в их правоту. Отрекся от своих писаний, проповедей, энциклик, дабы избежать раскола, которым грозил Парижский университет, подчиняясь приказам двора Франции, ради коего уладил он столько сомнительных дел и столько хранил его тайн. Под диктовку мэтра Буридана он написал все то, что положено считать догмой: ад существует и там полно грешников, которых поджаривают черти, и все это лишь для того, чтобы государям в этом мире легче было держать в кулаке своих подданных; врата рая открыты, как ворота гостеприимной харчевни для верных престолу рыцарей, честно рубивших неприятеля ради вящей славы своего государя, для безропотных прелатов, благословлявших крестовые походы, ибо, не будь рая, этим праведникам пришлось бы ждать Страшного суда, дабы улицезреть лик божий.