Александр Кузнецов - Купина

— Зачем тебе это? Ну зачем? — спрашивал меня друг. — Зимой никто не ходит через перевал. Это риск, пойми!

— Для двух мастеров спорта?

— Мы тоже не бессмертны.

— Это верно, но хоть знаем немного, что такое лавины.

— Э… брось! Никто этого не знает.

Он был прав. Все это так, все это правильно, однако мне надо было идти.

— Мне надо, можешь ты это понять? Надо. Почему ты можешь лезть на эту проклятую стену зимой, а мне нельзя сходить за какой-то перевал?! — сказал я. — Ты знаешь, зачем я иду в Сванетию: Виссарион болен, я хочу его повидать.

…Снег затаился и ждет. Ждет нашей оплошности. Стоит только подрезать пласт, может быть, даже громко крикнуть — и склон уйдет из-под ног. Мы знаем, как это бывает: сначала негромкий треск, затем шуршание, а потом грохот. Всего секунда. Не успеешь оглянуться, как будешь похоронен под многометровой толщей холодного и тяжелого, как чугун, снега.

Мы идем прямо вверх, «в лоб». У меня на лыжах камусы, позволяющие подниматься, не расставляя лыж «елочкой», у Шалико Маргиани и Юры Арутюнова лыжи обмотаны репшнурами.

Горы молчат. Молчим и мы. Когда на минутку прекращается скрип снега под нашими лыжами, тишина подчеркивается редкими ударами скатывающихся где-то камней или неожиданным и пронзительным криком альпийских галок. День солнечный. Небо синее и без облаков. Таким синим оно бывает только в горах. На снегу резко обозначаются тени от гребней скал, нагромождений льда. Хотя сейчас зима, и горы засыпаны глубоким снегом, черного цвета вокруг не меньше, чем белого. Снег не держится на крутых скальных стенах и испаряется (не тает — испаряется) на южных склонах. Даже морены пестрят камнями, издали кажется, что по ним не пройти на лыжах. Но это только видимость — между камнями всегда есть кусок твердого снега. Голый лед стен и ледопадов, не освещенный солнцем, кажется издали серым. А в лучах солнца блестит и сверкает до боли в глазах. Снег под ногами усеян миллионами крошечных зеркал, все они направили свои «зайчики» тебе в лицо и слепят даже сквозь темные очки. Внизу, под нами, стекают в долину покрытые чистым снегом ледники, синеют разрывы ледопадов, чернеют скалы.

Шалико Маргиани идет первым, он лучше нас знает путь, хотя нам с Юрой тоже приходилось ходить здесь. Но летом. Это совсем другое дело. Иногда мы останавливаемся и обмениваемся односложными фразами: советуемся. Это для приличия — нас ведет Шалико, он здесь родился, он не ошибется. С ним спокойно, я верю в Шалико.

…Начальник был болен и лежал в постели, у него разыгрался радикулит. Когда мы вошли, он приподнял свою седую голову с подушки и увидел Шалико. Не сводя с него глаз, медленно поднялся, встал с кровати и обнял моего спутника.

— Ложитесь, ложитесь! — захлопотал Шалико. Но старик сел осторожно на край кровати и посмотрел сначала на меня, потом на Маргиани.

— Шалико, я рад тебя видеть живым и здоровым, — наконец проговорил он. — Как ноги?

— Спасибо, хорошо, — ответил Шалико.

— Ты пришел в гости, Шалико. Я рад тебе как гостю. Но работать ты у меня не будешь. Об этом разговора быть не может.

— Я давно уже без работы, — сказал Шалико, — меня нигде не берут.

— Вот. И я не возьму.

Неловкое молчание.

— Зачем ты его привел? — обратился ко мне начальник.

Ответить мне было нечего.

— Ты знаешь, кого ты привел? — опять спросил он.

Я пожал плечами.

— Зачем ты его привел, я тебя спрашиваю?!

— Ему надо поверить еще раз, — сказал я. — Человеку нельзя не верить.

— Поверить?! — старик вскочил, но, застонав, ухватился за поясницу и тихонько опустился на кровать. — Много ты знаешь… Я верил ему не один раз. Это ты можешь ему поверить, но не я. Думаешь, я забыл, как он тащил на себе Дьякова? По грудь в снегу тащил через лавины. До сих пор не понимаю, как они остались целы. Принес и упал вон там у сосны, — начальник ткнул пальцем окно. — Ночью. Он может отдать тебе все, такого товарища надо поискать. Он отдаст тебе все… а потом тебя же ни с того ни с сего зарежет. Один раз я поверил ему, а он… Я опять поверил, так он затеял драку один против семнадцати, и его выбросили из окна второго этажа. На нем живого места нет, он весь поломан. У него нет даже менисков в коленях.

— Мы пришли на лыжах, — сказал я.

— Знаю. На нем все заживает. Врачи говорили, что он никогда не будет ходить без костылей. Это уже не первое чудо, связанное с ним. Глядя на него, приходится верить в чудеса. Но будь я проклят, если я еще раз свяжусь с ним. С меня хватит!

Во время этого разговора Шалико сел на стул и охватил опущенную голову руками. При последних словах он поднял ее. Черные пряди курчавых волос спадали на его сумасшедшие глаза. Резко обрисовывался большой орлиный нос.

— Все было так. Только одного не было: насчет этой женщины, — сказал он.

— Знаю. Но почему это случилось с тобой, а не со мной и не с ним? — кивнул начальник на меня. — Потому что у тебя отсутствует контроль над собой. Какой же ты после этого альпинист, тренер, мастер спорта?

— Не тебе рассказывать, какой он альпинист, — сказал я. Когда начальник говорил мне «ты», я всегда отвечал ему тем же.

— А ты помолчи, — бросил он мне и продолжал: — Знаю, что те семнадцать оскорбили сванов. Знаю, как было и с тем, первым. Но я не хочу больше быть дураком.

«Ты хочешь быть трусом, — хотелось сказать мне. — Это куда проще, чем помочь человеку». Но я промолчал, решил посмотреть, что будет дальше. А начальник выбирал самые обидные слова и ронял их не спеша, с тупым упорством. Мне стало страшно. Надо было кончать. Руки Шалико, лежащие на коленях, уже дрожали.

— Что ты смотришь на меня?! — сказал старик. — Ты думаешь сейчас о том, что он сван? А что такое сван? Это смелость и честность. Так вот пусть слушает, я говорю правду. Он и в Сванетию не показывается. Почему он сейчас не там? Потому что Мобиль — честный и достойный человек, он не хочет видеть такого сына.