Василий Кукушкин - Избранное

— К семи утра ему надо было на Николаевский вокзал, — сказал Шура. — Да я и не хотел, чтобы его видели у нас в доме. Зачем лишние толки. Человека затравили, трое суток он бродил по улицам. Когда мне его передали, он чуть не стоя спал.

— Что же ты мне не сказал, — покачал головой Михаил Александрович, — я устроил бы его и без паспорта к себе на бойню, фамилию он мог бы назвать любую.

— В Мытищи он поедет. Чистый вид на жительство Ладоха достал, он и денег дал на жилье, и угол… Помнишь Ладоху? В гимназии у нас преподавал. Настоящий товарищ, верный. Мы до сих пор дружим. А костюм я куплю недели через две, — сказал Шура, — на репетиторские. Твои деньги отдал жене осужденного на каторгу. В крайней бедности осталась семья.

— Немец еще не продал костюм. — Михаил Александрович открыл стол, достал четвертной билет. — Надеюсь, что за ужином увижу тебя в обновке.

Почти весь день Михаил Александрович провел на колесах, ездил к ученому химику на консультацию. Болеют, покрываются зеленой сыпью бронзовые скульптуры быков у главного входа городской бойни. Затем побывал в министерстве, оставил прошение: мало средств отпускали на содержание первой в России станции микроскопического исследования мяса и на Городской мясной патологический музей. Это ведь научный центр ветеринарии в России! А из головы не выходило: купил ли Шура костюм? Смотритель городской бойни Максимов, и тот одевает сына у Клода Фуше, отменного, пожалуй, лучшего сейчас петербургского портного. А Игнатьевы богаче. Да еще после смерти Аделаиды Федоровны к Шуре отошло имение Казимирских…

Возвращался Михаил Александрович домой нарочно по Загородному. В витрине стоял тот же манекен, но в костюме драгуна.

Михаил Александрович велел кучеру развернуть коляску.

— К Елисееву, забыл купить шампанского.

«Счастливая» улица! Злой человек дал ей такое название…

Скопище прокоптевших, сгорбленных деревянных домишек, покосившихся сараев, курятников. От дома к дому лежат дощатые мостки, хлюпающие под ногами. Здесь с ранней весны до жарких июльских дней деревенская распутица.

В приземистый дом с окнами, наполовину заваленными сеном, чтобы не выстуживало, Шура приходил раз в месяц. В большой комнате, поделенной ситцевыми перегородками, в одном из закутков собиралось до десяти человек. Шуру сажали под мрачную икону богородицы, молча, напряженно слушали. Прошлый раз он рассказывал о русско-японской войне, падении Порт-Артура.

— Бессчетно полегло там мастеровых и мужиков за эту проклятую крепость. Царь, нужно отдать ему должное, никого не забыл, всем им отвалил по деревянному Георгию, — сказал клепальщик с верфи.

Когда у Шуры было хорошее настроение, он добирался к себе на Забалканский проспект пешком. Но сегодня ушел из этого дома на Счастливой около полуночи подавленный. Мастеровые и ткачихи слепо верят попу Гапону, верят в справедливого царя. Люди забыли Ходынское поле. Клепальщик, тот самый, что недавно осуждал Николая II за русско-японскую войну, сказал:

— Царя обманывают министры и придворные. Он не знает, как мы живем. Отец Гапон прав: собраться всем миром, с иконами и хоругвями пойти к Зимнему, там рассказать царю о своей тяжкой доле и обидах. Узнает царь-батюшка правду — строго накажет виновных, вздохнут люди.

За осенние и зимние месяцы было столько переговорено в доме на Счастливой. И ведь понимали Шуру, соглашались с ним. И про восьмичасовой рабочий день, и про отмену штрафов, и про полную оплату за дни, пропущенные по болезни. А теперь вдруг все сломалось. Поп сумел каким-то образом перевернуть людские души.

На явку — в столовую Технологического института — Шура пришел сникший, расстроенный, шапку снял, а перчатки забыл. Ладоха понял его настроение, спросил:

— Идут за Гапоном?

Шура не ответил, только ниже опустил голову.

— И с Выборгской стороны собираются, — сказал Ладоха. — Как бы царь не встретил манифестантов нагайками да свинцом…

В воскресенье Шура встал рано. Проверил ящики стола. Сжег все, что могло кинуть малейшую тень подозрения на кого-нибудь из знакомых. Покончив с бумагами, оделся. В это время из кабинета показался отец.

— Не ходи, Шура, — попросил Михаил Александрович. — В городе неспокойно. В полках отменены увольнения в город, офицеры на казарменном положении. Ночью по Забалканскому к центру проехали казаки. С вечера околоточный обходил дворников. Нашему Силантьевичу тоже велел поглядывать и о непозволительных сборищах доносить в участок.

— Да, я знаю, в городе неспокойно, — согласился Шура. — И все-таки, папа, я пойду. Мне нужно быть на Дворцовой площади, так договорились.

Михаил Александрович больше не пытался отговаривать сына, лишь, положив руку ему на плечо, сказал:

— Береги себя.

На Забалканском проспекте было тише, чем в обычное воскресное утро. Но тишина эта оказалась обманчивой. На бирже стояли скучавшие извозчики. В доме напротив городской бойни наглухо запахнулись ворота. Угрюмые дворники топтались на панели. Редкие прохожие пугливо поглядывали по сторонам.

За Технологическим институтом городовых стало больше, зачастили околоточные, казачий патруль осматривал дворы вокруг Сенной площади.

По Невскому к Зимнему не пробраться. Но Шуре удалось перебежать за конными городовыми через проспект на Большую Конюшенную, а дальше проходным двором на Мойку, к Певческому мосту.

У Капеллы собралась толпа — мастеровые, лавочники, мелкие чиновники, студенты. Спешили на Дворцовую площадь, да застряли у моста. Боясь прозевать выход Николая II из Зимнего дворца, обыватели ругали спешившихся кавалергардов.

Со стороны Александровского сада к площади приближалось нестройное пение. Когда раздался ружейный залп, толпа не сразу даже поняла, что это. Но люди, стоявшие за цепью кавалергардов, с ужасом закричали:

— Солдаты стреляют! Стреляют!

— Боже, убивают!

Оттесняя лошадью людей от кавалергардов, офицер насмешливо бросил в толпу:

— Идиоты, холостыми стреляют.

— Холостыми! А люди замертво валятся в снег…

Кавалергарды едва сдерживали разгневанную толпу.

— Смотрите, хоругвь святую затоптали!

Первый залп на площади у Зимнего напомнил Шуре опасения Ладохи. К несчастью, сбылось самое страшное. Люди поверили Гапону, поверили в справедливого царя. И вот она, расплата.

Шура поставил ногу на чугунную решетку моста, приподнялся, обратился к кавалергардам:

— На ваших глазах расстреливают людей! В чем их вина?! Они хотят иметь работу, мало-мальски сносный заработок и крышу над головой. С минуты на минуту и вам прикажут открыть огонь. Покажите себя людьми достойными, поверните винтовки…