Юрий Давыдов - Вечера в Колмове. Из записок Усольцева. И перед взором твоим...

В Абиссинии казак-рыцарь очень пришелся ко двору, хотя Кантемир утверждал обратное. Во всяком случае, Ашинов серьезно интересовался страной черных христиан, я видел «Абиссинскую азбуку» и «Начальный русско-абиссинский словарь», составленные им самим.

Лет за пять до нашего знакомства Н.И.Ашинов учредил поселение Николаевское, близ Ольгинской, что в Сухумской округе. Как-то, вспомнив про Николаевское, он назвал это дело «репетицией», потому что дальше «репетиции» ничего не вышло. И вот теперь Н.И.Ашинов приступил к решительному делу, ради которою мы и собирались «под его руку»…

Ну а покамест мы сидели в келейке милого моего друга Михаила Пан. (да будет ему земля пухом!), пили чай с баранками и говорили, говорили. Оказывается, Михаил Пан. занимал при Ашинове как бы должность главного интенданта и усиленно хлопотал по разным делам, для решения которых как раз и требовался такой подвижной темперамент. Я зондировал (признаюсь, не без задней мысли), будет ли Михаил Пан. в той же должности, когда мы все приедем туда, то есть в Новую Москву. Он возразил, горячо, серьезно:

– Ни я, ни ты, ни другой, ни третий! Понимаешь, никто из нашего брата, «культурною человека», никто не возьмет на себя ни-че-го! Слышишь, ни-че-го! Народ – сам. Все сам! Понимаешь, довольно советовать, он сам. Это, брат, как вода – она всегда найдет путь. И наилучший. А наши советы, наше вмешательство – это та же регламентация… – Он прибавил испытующе: – А ты как же это себе полагаешь?

Я улыбнулся:

– А так же. Вот так и я располагаю. Почему? Очень просто: потому что не следует обращаться в правителей. А из советчиков непременно правители вырабатываются.

Конечно, ни Михаил Пан., ни я и никто из «культурных», с которыми я еще не был знаком, но за которых в этом смысле ручался мой друг, никто не желал быть доктринером, «ученым меньшинством», кандидатом в диктаторы. Мы шли с народом, за народом, вместе с народом, чтобы по мере своих сил оплатить наш долг, то есть делать, скажем, то, что я делал в земском врачебном участке. Но огромная и определяющая разница заключалась именно в том, что и народ и мы, как его часть, будем делать свое дело при народном всевластии.

Чем дальше мы говорили, тем сильнее охватывало нас чувство какого-то полета. Короче, мы были по-настоящему счастливы, как никогда не были прежде. Вдруг у меня мелькнула мысль об Ашинове. Ведь, повторяю, все предприятие было в его руках. Но что ж это за руки?

Михаил Пан. отвечал коротко: «Он – рядчик. Он как рядчик. Понимаешь?»

Господи, как было не понять? И как же это я не подумал об артельном работнике, берущем на себя дополнительное бремя? Я с ним не первый день, присмотрелся, – говорил Федоровский. – Натура электрическая. И богатырь. Таких может рождать только наша земля, да и то раз в столетие. Ей-богу, не чаще! Не-ет, брат, это удивительный человек, сам увидишь!

Оказывается, Михаил Пан. вместе с Н.И.Ашиновым объезжали города, рассказывали про Новую Москву и собирали пожертвования. Здесь, в Одессе, им удалось заполучить шанцевый инструмент, ружья, палатки и даже, к моей радости, госпитальное оборудование. В Крыму Н.И.Ашинов закупил тысячи саженцев винограда и вязок плодовых деревьев. О, будущие цветущие сады Новой Москвы!

– И когда пойдете, то пойдете не с пустыми руками! – торжественно заключил Михаил Пан.

Я, помню, ночь не спал, мысли шли сбивчиво, я будто видел наше поселение, счастливое, трудовое, трезвое, радостное, а потом возвращался в Одессу и с волнением, как гимназист, думал о завтрашней встрече с Н.И.Ашиновым.

Атаман вольных казаков… Тут надо объяснить. Дело в том, что Николай Иванович всех своих добровольцев называл вольными казаками. Очевидно, для того, чтобы пробудить ассоциацию с удалой казачьей вольницей, с мужиками-витязями, одухотворенными Свободою. Ну а где есть казаки, там должен быть и атаман. Мне нравилось, что его так называли, атаман! В самом слове чуялось что-то разинское, что-то от великих народных движений.

Так вот, атаман вольных казаков Николай Иванович Ашинов жил в Крымской гостинице.

Я пришел утром и в коридоре столкнулся с весьма импозантной фигурой в диковинной… не знаю, что это такое было… не то блуза, не то военный сюртук, что-то, словом, среднее и трудно вообразимое, увешанное к тому же какими-то знаками, блестящими и непонятными, то ли медалями, то ли орденами, однако и не русскими, и не европейскими. Эта фигура, плотная, с выпяченной грудью, кудлатая, похожая на Ноздрева, выкатилась, негодующе пыхтя, сверкая белками и как-то очень уж сильно, на манер локомотива, работая локтями. Потом я узнал, что это был Б-в, который просился в Новую Москву и которому Н.И.Ашинов добродушно отказал: «Больно буен!» 7

Ашинов был огромен, в окладистой рыжеватой бороде, в черкеске с газырями, смотрел внимательно, чуть щуря глаз. Черт знает почему, но он еще ни слова не молвил, а я уж чувствовал к нему и симпатию и доверие. Объяснялось ли это давешним разговором с Михаилом Пан.? И да, и нет. Во всем облике атамана так и было: добрый русский молодец! Добрый молодец был умен, это я сразу решил. Он спросил, каковы мои намерения в Новой Москве? Но, спросив, тотчас прибавил, что он про меня знает от Михаила Пан., что он очень рад и что я, Усольцев, несомненно, буду нужен «для народного здравия». Однако, заметив все это с самой дружеской улыбкой, Н.И. все же повторил свой вопрос.

Я понял – то был вопрос, так сказать, теоретический. Я, почему-то испытывая некоторую неловкость, какую-то конфузливость за самого себя, отвечал в том смысле, что общество погрязло во зле, а я, то есть мне подобные, слишком слабы, чтобы изменить общество, а посему ощущаем настоятельную необходимость выделиться из него. Однако выделиться не ради черствого эгоизма, не ради самоуслаждения, а для упорной работы как умственной, так и физической. Я отвечал, что ищу в Новой Москве не спасения своей души, как монастырские послушники, не своей лишь духовной свободы, как буддисты, а развития тех сторон и свойств, которые могли бы оказывать влияние на других, что надеюсь не только врачевать и обрабатывать свой клочок земли, но и приложить силы, пусть скромные, для достижения дружбы и единства всех и каждого, для достижения гармонии.

Он слушал молча, с одобрительной и понимающей улыбкой, но мне вдруг почудилось, что в глазах его улыбки не было. Впрочем, Н.И.Ашинов отвечал, что понимает и разделяет мои мысли, что в Новой Москве, несомненно, восторжествует братское единство, ибо там соберутся лишь люди труда, «аще кто не трудится да не яст», что работники (на земле или в мастерской – это все равно) в высшей степени наделены инстинктом справедливости, равенства, добра.

Он взглянул на часы, сказал, что его ждут, что мы еще, конечно, будем иметь время для бесед, так как мы теперь «люди неразлучные», и с этими дружескими словами пригласил меня на Пантелеймоновское подворье.