Гийом Аполлинер - Конец Вавилона

А вот женщины выглядели обеспокоенными. С самого начала трапезы они принялись состязаться в кокетстве. Одни, буквально выпадая из декольте, старались как можно лучше продемонстрировать крепость своих грудей, другие, приподнимая платье, показывали линию своих ног. Они надеялись, что трапеза очень быстро превратится в оргию. Любовники большинства из них находились в зале, кое-кто рассчитывал сегодня завести себе новых. За неделю, проведенную взаперти, женщины истосковались по любви; из внутренних покоев гарема они слышали ликующие крики совокупляющейся толпы, бушующей на улицах города. Они тоже стремились к безудержной страсти, к безумству любви, к опасной любви, влекущей к преступлению. К тому же они знали, что кольцо осады сжимается, знали, что Кир в ожесточении готовит последний штурм. Если смерть близка, как никогда важно насладиться жизнью.

Они возбуждали и ласкали мужчин всеми возможными способами. Но те нисколько не были склонны к распутству. Напротив, оно им наскучило. Они делали вид, что не замечают чувственные авансы своих жен, томные взгляды любовниц. Они пребывали в чисто умозрительном настроении, все более погружаясь в шумные и витиеватые пьяные разглагольствования.

Вялым жестом Валтасар призвал к порядку. Верховный жрец, стоявший возле него, отошел после короткого спора — властелину пришлось напомнить ему о повиновении.

Жрец вернулся; за ним рабы несли множество чаш на подносах. Все тотчас узнали их: это были жертвенные чаши, некогда унесенные Навуходоносором из Иерусалимского храма. Вид чаш вызвал легкое возбуждение. Несколько присутствовавших на пиру евреев не скрывали своего замешательства. Целомудренная Сусанна побледнела, перестала смотреть на Виетрикса и с этого момента с тревогой следила за происходящим.

— Как бы далек я ни был от религии, все же я не сторонник такого кощунства, — заметил Ма-Шан.

Все согласились.

Тем временем Валтасар церемонно раздал чаши своим ближайшим соседям, оставив себе самую прекрасную. Ее наполнили густой коричневой жидкостью. Он совершил возлияние в память о великом Навуходоносоре, завоевателе еврейского народа, после чего протянул чашу своей фаворитке, со смехом осушившей ее одним глотком.

Этот же ликер рабы одновременно разлили всем присутствующим. Поднеся чашу к губам, Ди-Сор внезапно замер.

— Будем осторожны, — сказал он. — Там целый букет наркотиков. Я в этом понимаю.

Арий с юга подтвердил наличие конопли, а человечек из Катая — экстракта цветов мака.

— Валтасар умеет проводить оргии, — заметил Поладамастор. — Так сочетать возбуждающее и дурманящее! Если это лишает мужчин мужественности, то по меньшей мере сознание испытывает чередование спада и восторга довольно странного свойства…

— Это разновидность того эликсира, что в моей стране называют непентес [74] наркотик, известный под названием «индийская конопля». Название взято из древнегреческой мифологии — непенфом в ней называли траву забвения. , — промолвил оказавшийся возле них чужестранец.

Как бы то ни было, похоже, жидкость подействовала мгновенно. У одних опьянение приняло характер лихорадки; другие, ставшие молчаливыми, казалось, готовы были погрузиться в странные сны. В женщинах же побочные действия смеси, напротив, вызвали взрыв любовного томления. В зале постепенно начался полный хаос. Друзья набрасывались друг на друга, женщины, отвергнутые своими супругами, принялись домогаться любовников. Они осыпали себе головы устилающими столы цветами, но тщетно!

Тогда они собрались на широких диванах и, следя за движениями мужчин, стали советоваться. Они-то сохранили ясность ума — что для ожидающей любовной неги женщины радость опьянения? В глазах большинства из них горел огонь ненависти. Они с презрением разглядывали мужчин, своих мужчин, ставших неспособными воздать их красоте желанные почести, поскольку одни растратили свои ласки в других местах, а иные напились, как рабы, и противные природе страсти сделали их женоподобными. А Валтасар — что он делает подле этой порочной девчонки, чьи ласки лишь готовят его к объятиям наложников? Благородная и чистая женская плоть, здоровая и возбужденная, всей своей наготой противилась сомнительному слабоволию мужчин.

Большинство дам скинули свои легкие платья и совокуплялись, разбившись на пары. Та, у которой были пышные груди и круглый зад, искала ту, у которой небольшая грудь и длинные нервные ноги, а белокожие блондинки подчинялись капризам брюнеток.

Звуки арф стали нежнее; в огромном зале витали ароматы фимиама и росного ладана. Свет огромных факелов, вертикально воткнутых в треножники, приобрел синий оттенок…

Неожиданно Валтасар выпрямился. Его мутный взгляд прояснился, глаза уставились на полотнище, в полумраке свисавшее между колоннами.

— Кто начертал слова, которые я вижу? — произнес он.

Все теснились вокруг царя. Его пытались успокоить. Без сомнения, он был жертвой наваждения.

Однако царь продолжал настаивать, и его сделавшийся страшным взгляд требовал ответа от верховного жреца.

К полотнищу поднесли факел. И действительно, увидели на ткани поблекшую надпись. Верховному жрецу и стоявшим поблизости удалось прочесть три слова:

— Кто начертал эти слова? — повторял Валтасар.

— Должно быть, это чья-то дурная шутка, — отважился ответить распорядитель церемонии, опасавшийся, как бы обнаружение надписи не отразилось на его карьере.

— И чья же?

— Мы никого не видели, — хором ответили верховный жрец и придворные.

В этот момент подошел глава волхвов.

— Кто начертал эти слова? — повторял Валтасар, чьи расширенные зрачки выражали теперь настоящий ужас.

— Слова не могут начертаться сами, — промолвил волхв, очень довольный, что может поспорить с верховным жрецом, с которым часто соперничал. — Слова никак не могут начертаться сами. Их написала чья-то рука.

— Рука! Рука! — подхватил Валтасар. — Да, я видел ее, она только что была здесь, на драпировке.

— Я тоже ее видел, — подтвердил распорядитель.

— Мы ее видели, — наперебой закричали придворные. Новость стремительно распространилась по всей зале.

На стене только что появилась таинственная рука!